"Сергей Нилус. Пшеница и плевелы" - читать интересную книгу автора

доставляло удовольствие, и он всякого встречал приветливой улыбкой, называя
по имени. Заходило много и мирских; и тех он встречал с такой же
приветливостью, а мы помогали ему раздавать своими руками, что было каждому
назначено... Начался благовест к вечерне; он перекрестился. Я говорю:
"Батюшка! Что вам, трудно?"
"Нет, ничего-с!"
"А как память у вас?"
"Слава Богу, ничего-с!.. А что приходящих теперь никого нету?"
"Нет, все к вечерне пошли... Хороша лаврская вечерня!"
"Ох, как хороша, - сказал он со вздохом, - вам бы пойти!"
"Нет, я не пойду: у меня есть к вам прошение".
"Извольте-с!"
"Теперь, - так стал говорить я, - уже ваши последние минуты: скоро душа
ваша, может быть, будет иметь дерзновение ко Господу; то прошу вас, друг
мой, попросите у Господа мне милости, чтобы мне более не прогневлять Его
благости!"
"О, если, по вере вашей, - ответил он, - сподоблен я буду
дерзновения, - это долг мой, а вы за меня молите Господа, чтобы Он простил
все мои грехи".
"Вы знаете, какой я молитвенник; но, при всей моей молитвенной
скудости, я всю жизнь надеюсь за вас молить Господа. Вы помните, какие
степени проходила наша дружба? Но последние три года у нас все было хорошо".
"Да и прежде плохого не было!"
"Позвольте же и благословите мне шесть недель служить Божественную
Литургию о упокоении души вашей в Царстве Небесном!"
"О, Господи! Достоин ли я такой великой милости?.. Слава Тебе, Господи!
Как я этому рад! Спаси же вас, Господи!.. Да вот чудо: до сего времени нет у
меня никакого страха!"
"Да на что вам страх? Довлеет вам любовь, которая не имеет страха".
"Да! Правда это!"
"Вы, батюшка, скоро увидите наших приснопамятных отцов, наставников
наших и руководителей к духовной жизни: батюшку отца Леонида, Макария,
Филарета, Серафима Саровского[3]..."
"Да, да!..."
"Отца Парфения[4]", - продолжал я перебирать имена святых наших
современников... И он как будто уже переносился восторженным духом в их
небесную семью...
"Да, - промолвил он с радостным вздохом, - Эти все - нашего века. Бог
милостив - всех увижу!"
"Вот, - говорю я, - ваше время уже прошло; были и в вашей жизни
потрясения, но они теперь для вас мелки и ничтожны; но мне чашу их придется
испивать до дна, а настоящее время ими щедро дарит".
"Да - время тяжелое! Да и самая жизнь ваша, и обязанности очень тяжелы.
Я всегда смотрел на вас с удивлением. Помоги вам, Господи, совершить дело
ваше до конца! Вы созрели".
"Вашей любви свойственно так говорить, но я не приемлю, стоя на таком
скользком поприще деятельности, столь близком к пороку, к которому более
всего склонна человеческая природа"[5].
"А что, вы не забыли отца Исаакия?" - спросил он меня. более всего
"Нет!"