"Павел Нилин. Интересная жизнь (Эпизоды из жизни Бурденко Николая Ниловича, хирурга)" - читать интересную книгу автора

сам порой теперь, изображая среди молодых друзей архиерея Аписа,
преподавателей вроде Ксеныча, Троицкого, Успенского, рассказывая о нравах
семинарии, внушаю, наверно, моим слушателям этакое безотрадное
представление о моей юности, о семинарских годах. Однако все не так уж
безотрадно было. Я, пожалуй, действительно бы стал попом, не будь среди
моих воспитателей наряду с недобрыми, даже подлыми людьми людей глубоко
порядочных и честных, умных и образованных. Всегда, всю жизнь с
восхищением вспоминаю, например, ректора семинарии протоиерея Петра
Николаевича Позднева и инспектора Владимира Никифоровича Протопопова,
сменившего в этой должности злобного Успенского. Им и особенно
преподавателю истории раскола Хвощеву, а также библиотекарю Попову я
обязан многим в моем образовании, в том числе и ранним знакомством с
творениями таких умов, как Добролюбов и Чернышевский, Дарвин и Сеченов...
Может быть, я несколько старомоден в своих выражениях. Теперь не принято
говорить: добрые люди. Теперь говорят: сознательные, культурные или что-то
в этом роде. Но я все-таки по-прежнему считаю, что люди и особенно
воспитатели раньше всего должны быть добрыми. Хотя, конечно, и такие
добрые и умные наши преподаватели, как Позднев, Протопопов, Хвощев, не
могли серьезно смягчить семинарских нравов. Добрыми, наверно, должны быть
не только люди, но - главное - законы, установления, правила. Установления
семинарии были недобрыми. Однако наряду с мертвящим и смердящим
догматизмом, наряду с нудотой и скукой богословских наук, существовал еще
пленительный мир свободной мысли, общаться с которым помогала великолепная
для той поры библиотека имени Лермонтова.
Бронзовый Лермонтов уже возвышался в те годы в городском сквере Пензы.
Лучшую из пяти городских библиотек не напрасно здесь назвали его именем. В
ней, в собрании ее книг, в поведении ее сотрудников и особенно в широте
взглядов ее добрейшего директора Попова всегда чувствовался бодрящий и
окрыляющий дух свободомыслия и доброжелательности. Здесь не только читали
книги, но и спорили о них. Здесь сходились учащиеся всего города: из двух
гимназий - мужской и женской, - из женского епархиального училища и
женской прогимназии, из реального и землемерного училища, из школы
садоводства и техническо-железнодорожной школы, с фельдшерских курсов и из
школы сельских повитух.
Здесь однажды, на субботнем собрании кружка любителей чтения юный
Бурденко прочел наизусть почти всего "Евгения Онегина". Здесь его часто
просили читать вслух Некрасова, Гоголя, Гончарова и Чехова. Но с особым
наслаждением он читал Лескова.
- ...Я увлекался Лесковым на протяжении всей моей жизни, - говорил
Бурденко на склоне лет. - Читал и много раз перечитывал его. И многие
рассказы мог без затруднения читать наизусть. Здесь, в этой главной
пензенской библиотеке, заводились полезные в смысле умственного развития
знакомства и необыкновенно расширялся круг знаний, официально ограниченный
семинарским богословием.
- ...Впрочем, о богословии надо сказать более точно, чтобы представить
себе теперь, что это такое. Ведь не всем, далеко не всем это понятно в
нынешнее время. - Бурденко как бы подсчитывал на пальцах. - Их было в
программе семинарии четыре: богословие основное, богословие догматическое,
богословие нравственное и, наконец, богословие обличительное, которое,
чистосердечно скажу, принесло мне немалую пользу. Платон и Плиний, Сократ