"Павел Нилин. Интересная жизнь (Эпизоды из жизни Бурденко Николая Ниловича, хирурга)" - читать интересную книгу автора

самым ухом Ксеныч. - Говори же, говори! Что хочешь говори. Владыка же
ждет. Говори хоть что-нибудь. Только ради бога не молчи...
- Итак, мы слушаем вас, Бурденков, - заправил за уши длинные седые
волосы архиерей, с удовольствием глядя на свое отражение в створке окна. -
Тема понятна вам?
- Понятна, - кивнул Бурденко.
Уж куда как понятна была ему эта тема. Он, можно сказать, выстрадал ее
с самых нежных лет, эту тему. Она преждевременно состарила его мать,
наполнила постоянной тревогой их дом, повергла в отчаяние их семью,
сделала по временам отвратительным их доброго отца.
Бурденко медленно, как бы неохотно заговорил о горе семейств,
пораженных этим тягчайшим пороком, омерзительнее которого едва ли еще
что-нибудь можно сыскать, - о нищете и позоре, об унижениях и подлостях,
сопутствующих этому пороку. И слезы невольно покатились по разгоряченным
его щекам. Он схлебывал их, не замечая. И продолжал рассказывать об ужасе
и стыде, которые испытывают, вероятно, все, кроме самого пьяницы.
- ...Вот уже подходит к концу моя жизнь, - говорил профессор Бурденко.
- Длинная моя жизнь [а ему еще не было 60, когда он это говорил
(прим.авт.)], не свободная от увлечений и, может быть, заблуждений.
Однако, такого увлечения, как пьянство, в ней не было. Видимо, отец выпил
за меня мою порцию и навсегда внушил мне отвращение к выпивке. До сих пор
я помню эту проповедь мою о вреде пьянства. Апис был в восторге. Он только
требовал, чтоб я стоял недвижимо. Нельзя-де даже двигать плечами,
поднимать брови, произнося поучение, а тем более чесаться и покачиваться.
Апис не понял, что я уже близок был к обмороку. Добрые люди увели меня в
кабинет ректора и отпаивали там чаем. Взволнованность мою Апис отнес на
счет робости моей и смущения перед его величественной особой.
Не было теперь недели, когда бы архиерей не вспоминал о Бурденко. То ли
хотелось архиерею развить и усовершенствовать проповеднический талант
этого семинариста, то ли просто занимала его стеснительность молодого
человека. Как бы там ни было, но архиерей каждую неделю посещал уроки
гомилетики и требовал к кафедре Бурденко:
- А нуте-ка, нуте, послушаем комментарий к заповеди: "Чти отца своего и
матерь свою и да долголетен будеши на земли..."
Кончилось тем, что Бурденко извелся и наотрез отказывался произносить
проповеди.
- Ага, не можешь?! Значит, ты мастер большой говорить, только что
заранее заучено? Как же ты священником собираешься быть?
"А я не собираюсь", - хотел было сердито ответить семинарист Бурденко.
Но не ответил, не решился. Да и как можно было решиться. Это был бы
скандал. Человек уже заканчивал духовную семинарию, на него возлагали
надежды и в учебном заведении и дома. Больше того, он, как говорится,
многое обещал. И вдруг...



ГИБЕЛЬ НАДЕЖДЫ

Впрочем, все это произошло не вдруг.
- ...Очень легко охаивать прошлое, - говорил профессор Бурденко. - Я и