"Павел Нилин. Интересная жизнь (Эпизоды из жизни Бурденко Николая Ниловича, хирурга)" - читать интересную книгу автора

зловещее пламя, слышал треск и шипение раздираемого жаром дерева, плач
детей, рыдания женщин, видел обезумевших лошадей и коров, опаленных ворон,
и - кричал, как действительно застигнутый бедой, во весь голос:
- Ой, добрые люди, воды, воды! Поскорее воды...
Тихий Ксеныч был испуган особенно этим криком. Он боялся, что и
архиерею не понравится "такая мистерия". И еще он боялся: "Уж не тронулся
ли башкой в натуральном смысле очень старательный семинарист".
- Попей, дорогуша, - протягивал он Бурденко стакан с водой,
расплескивая ее в дрожащей руке.
А архиерей еще долго после проповеди сидел, задумчиво набычившись,
выкатив остекленевшие глаза, - толстый, седой и в самом деле удивительно
похожий на изображенного в учебнике Аписа - священного быка из Мемфиса.
- Талант, - наконец сказал он. И, грузно качнувшись, двинулся к дверям.
- Большой талант и истинный, - добавил в коридоре, искоса глядя на
почтительно семенившего подле него низкорослого Ксеныча. - А ты за мной
покамест не беги, не суетись. Я в клозет зайду. Взвинтил он меня. Всего
взвинтил, этот Бурденков. Вот именно талант богоданный. Редкостный.
Самоисступленный. Артист - блошиное племя. Или, истинно говорю, будущий
иерей...
Не подозревал еще семинарист Бурденко, какие хлопоты на себя и на
Ксеныча он навлек тогда этим первым успехом в драгоценном искусстве
гомилетики.
Дней пять спустя черная лакированная архиерейская карета снова
подкатила к подъезду семинарии. И уже на лестнице архиерей спросил:
- Что, не опоздал ли я на гомилетику? Здоров ли Бурденков? Где он? Хочу
его слышать...
- Бурденко, беги скорее в класс. Апис уже ищет тебя. Будешь сейчас
опять проповедь говорить...
Архиерей прибыл точно вовремя. Урок гомилетики начался через пять минут
после его прибытия. И первое, что сказал архиерей, явившись на урок:
- А ну-ка, Бурденков, произнесите нам доброе слово на тему, которую мы
сами тебе сейчас зададим...
Архиерей сел около кафедры не на тонконогий венский стул, услужливо
подвинутый Ксенычем, а на массивную табуретку, с которой вешали на стену
географическую карту.
Бурденко встал и замер у своего места.
- Идите сюда, поближе к нам, - позвал его архиерей. - Хочу я послушать
вот о чем. Ты и угадать не сможешь о чем. О вреде... о вреде тяжкого
порока. О вреде, иначе говоря, пьянства...
Бурденко подошел к кафедре и снова замер, покраснев. Значит, этому
важному, толстому архиерею уже все известно о печальной страсти моего
отца. И вот он решил поиздеваться надо мной сейчас здесь на глазах у всего
класса.
"Как вы смеете!" - хотел было крикнуть Бурденко, защищая честь отца.
Пусть будет что будет. Пусть прогонят его из семинарии, но архиерей все
равно не вправе смеяться над несчастьем.
Бурденко сжал кулаки и в то же мгновенье подумал:
"А может быть, все это случайно? Может быть, архиерей еще ничего не
знает. Откуда бы ему узнать о моем отце?"
- Что-то ты очень долго молчишь, дорогуша? - свистяще прошептал над