"иеромонах Никон. Житие и подвиги преподобного отца нашего Сергия Радонежского Чудотворца " - читать интересную книгу автора

нами. Ты насадил виноград сей - ты и питай нас своим учением и плодами
примера твоего. Вот наше последнее слово: или сам будь нам игуменом, или,
если не хочешь, иди испроси нам игумена у святителя; если же не так, то мы
все разойдемся отсюда".
Мысль об ином игумене лично для смиренного Сергия, конечно, была
приятна: он готов был сделаться последним послушником у кого бы то ни было,
лишь бы самому не быть начальником. Но любовь к ближнему требовала на этот
раз забыть о себе и подумать о пользе братии, а духовный опыт указывал
опасность, что новый, чуждый по духу обители игумен задумает вводить новые
порядки, что эти порядки могут смутить братию, которая привыкла смотреть на
порядки, установленные самим основателем пустынножительства, как на
неизменный закон, а отсюда может возникнуть немало искушений и нестроений в
юной обители. Посему, не решая вопроса окончательно, но желая по возможности
отдалить это решение, Преподобный кротко сказал братии: "Идите пока с Богом
каждый в свою келлию; лучше помолимся все поусерднее Господу Богу, чтобы Он
Сам открыл нам волю Свою, и тогда увидим, что нам делать". Братия
послушались любимого аввы и разошлись, но ненадолго. Прошло несколько дней,
и старцы опять пришли к Преподобному и стали умолять его принять сан
игумена. "Ведь ради тебя мы и сошлись-то сюда, в это место пустынное, -
говорили они, - мы слышали о твоих подвигах, знаем труды твои, ведь ты
своими руками построил и эту церковь во имя Живоначальныя Троицы. И мы
веруем, что в тебе обитает благодать Ее, и потому вот пришли сюда, возложив
упование на Господа, и желаем совершенно предать себя твоему руководству.
Итак, будь нашим игуменом и духовным отцем и, предстоя престолу Божию,
возноси за нас свои теплые молитвы. Ведай, отче, - присовокупляли к сему
старейшие из них, - мы шли сюда в надежде, что ты упокоишь нашу старость и
похоронишь наши кости".
Тронутый до глубины души такою любовию братии, смиренный подвижник
открыл пред ними все свое сердце: он стал говорить им о своем недостоинстве,
всячески упрашивал и умолял не принуждать его к принятию священного сана и
игуменства. "Простите меня, отцы мои и господие, - так говорил он, - кто я,
грешный, чтобы быть мне иереем Божиим? Как дерзну я на такое служение, пред
которым со страхом и трепетом преклоняются и самые Ангелы? Нет, это выше
меры моей, отцы мои, я еще не начинал жить по-монашески - как же я осмелюсь
коснуться святыни Божией? Вот мое дело - плакать о грехах моих, чтобы вашими
же святыми молитвами достигнуть оного края желаний, к которому стремится от
юности моя грешная душа".
Сказал сие Преподобный и, чтобы не продолжать более сего тяжкого для
его смирения спора, ушел в свою келлию...
Тогда сподвижники его поняли, что им не склонить его к своему желанию
кротким словом сыновней любви, оставалось употребить средства более
решительные. Уже не со слезами только, но и с горьким словом упрека и даже
угрозы приступили они теперь к своему авве. "Мы не желаем спорить с тобою,
отче честный, - сказали они, - мы веруем, что Сам Бог привел нас сюда; мы
сердечно желали подражать твоему житию и подвигам и чрез то надеялись
достигнуть вечного блаженства. Но если уже ты не хочешь пещись о душах наших
и быть нашим пастырем, то мы все принуждены будем оставить это место, мы
уйдем от храма Пресвятыя Троицы и будем невольными нарушителями нашего
обета, будем блуждать, как овцы без пастыря, и расхитит нас мысленный волк,
а ты дашь за нас ответ нелицеприятному Судии - Богу!"