"Джефф Николсон. Бедлам в огне (Психологический роман)" - читать интересную книгу автора

точно знал, что меня ждет. Пациенты будут молоть все тот же вздор, а я
ломать голову, как бы мне с ними совладать. Ладно, можно последовать совету
Грегори и нацепить маску, но я не очень понимал, что даст мне этот трюк, -
или, если уж на то пошло, что он даст пациентам.
Теперь больные попадались мне на глаза чаще, чем в первую неделю, - и
в больничном корпусе, и вне него. Я видел, как они бродят по коридорам,
маячат у высохшего фонтана, сидят на кушетках в холле; и повсюду они
таскали с собой блокноты, - видимо, терзались муками творчества. Еще я
видел, как они беспрестанно заскакивают в "Пункт связи" и выскакивают
оттуда, и название будки уже едва угадывалось под толстым слоем иронии.
Пациенты меня тоже видели - поглядывали с негодованием и враждебностью, а
то и вовсе как-то безумно, но порой я замечал в чьем-нибудь взгляде намек
на сочувствие или даже жалость, словно я был безнадежным психом, а они -
обеспокоенными и сердобольными посетителями, словно они тут временно, а я -
постоянно.
Я часами просиживал у себя в хижине в полном безделье. Иногда к домику
приходила потанцевать Черити. Или, пьяно покачиваясь, мимо брел Макс.
- Как дела, Макс? - спрашивал я.
Время от времени появлялась Морин - в неизменной футбольной форме, но
с лопатой и мотыгой через плечо. И уж совсем редко кто-нибудь
останавливался и заговаривал со мной.
Первым заговорил Байрон, поэт-романтик. Он забросал меня вопросами:
где я учился, что изучал и т.д. Его настойчивые расспросы с легкостью можно
было интерпретировать как всплеск враждебности, но я решил их так не
интерпретировать и отвечал с предельной правдивостью - с учетом, конечно,
обстоятельств.
- Да, - сказал он, - я так и думал, что вы из Кембриджа. Сам я учился
в Оксфорде. Разницу всегда видно. Нам непременно нужно обстоятельно
поболтать на литературные темы.
Подобная перспектива вовсе не пугала, и я поймал себя на том, что
почти жду этого разговора. В каком-то смысле Байрон казался самым
нормальным из пациентов, и я спрашивал себя, в чем и когда может проявиться
его безумие; что, если во время обстоятельной беседы на литературные темы?
А еще я хотел знать, какое из сочинений написал он. На первый взгляд ни в
одном не проглядывало оксфордское образование, хотя в отличие от Байрона я
не был уверен, что смогу заметить университетское влияние.
Еда была прежней - серой, безвкусной и какой-то однородной, зато Кок
теперь охотно разговаривал со мной.
- Прошу прощения за тот день, - сказал он как-то. - У меня случился
приступ паранойи. А у кого бы не случился?
- Нелегко готовить, когда не знаешь, что в банках, - согласился я.
- Хорошие вещи никогда не даются легко, - подтвердил он. - Да и нельзя
сказать, что я совсем ничего не знаю про банки. Например, анчоусы
отличаются от тушенки. А пудинг на сале вообще ни с чем не спутаешь. Но вот
с молодым картофелем беда - вечно путаю с ананасными ломтиками, а фасоль -
с колбасным фаршем. В общем, гадать надо. Но, знаете, есть в этом что-то
символичное. Ведь если вдуматься, жизнь - она как консервная банка без
этикетки. Вам хочется ее вскрыть, но никогда не знаете, понравится ли вам
содержимое.
- В каком-то смысле вы правы.