"Джефф Николсон. Бедлам в огне (Психологический роман)" - читать интересную книгу автора

очень меня угнетало. Стоимость иной книги превышала мой годовой заработок,
но я воспринимал это как данность, с которой вполне мог мириться. Но все
равно, когда в нашу галерею заскакивал какой-нибудь богатый покупатель,
обычно американец, обычно слишком толстый и слишком разодетый, и без
колебаний тратил четырехзначную сумму - легче, чем я раскошеливаюсь на
батончик "Марса", - должен признаться, меня окатывало возмущение.
Однако возмущение мое не обращалось на кого-то конкретно. Отчасти меня
возмущало богатство американца. И определенно меня возмущал мой
работодатель - тем, что так мало мне платит. Как следствие, меня возмущал
мир в целом - за то, что в нем все так дорого. А еще я был недоволен собой
из-за того, что не обладаю навыками, которые можно было бы выгодно продать
на рынке. А может, дело вовсе не в навыках. Я догадывался, что множество
людей делают успешную карьеру, не обладая никакими навыками. Что же в них
такого, чего нет во мне? Какими секретами им удалось овладеть? Я не любил
себя за слабость, за неумение проникнуть в мир успеха, процветания и денег.
Из трех этих составляющих деньги были наименее важным компонентом. Я
говорил себе, что с удовольствием трудился бы и за небольшие деньги или
даже бесплатно, только бы заниматься тем, что мне действительно нравится. А
так я тружусь за небольшие деньги или даже бесплатно, да еще занимаюсь
какой-то ерундой. Не стану утверждать, что работа у Соммервилей вызывала у
меня ненависть; я прекрасно понимал, что есть миллионы занятий, которые я
любил бы еще меньше, но у меня сложилось стойкое убеждение, что я трачу
время впустую.
Если в старом экзистенциальном смысле мы являемся тем, что мы делаем,
то я - ничто, поскольку я ничего не делаю и ничего не испытываю. Во всяком
случае - ничего такого, что бы имело значение для меня или кого-то другого.
Я неизменно удивляюсь и раздражаюсь, когда вижу в "новостях" или в
документальном фильме, как у людей берут интервью, и при этом всегда
указывается имя человека или даже сообщается, кто он такой: Майкл Смит,
студент; Майк Смит, друг; Мики Смит, недовольный сотрудник. Конечно,
большинство людей, мелькающих в телевизоре или в документальных фильмах,
именуют себя не столь обыденно. Чтобы попасть в "новости", надо быть
"участником оргии", "отцом сиамских близнецов", "убежденным нацистом". Это
меня тоже угнетает. Такой подход слишком ограничен. Подобно всем остальным,
мне никогда не хотелось быть просто ярлыком, а если уж ярлыком, то
более-менее впечатляющим: Майкл Смит, остряк; Мики Смит, покоритель женщин;
Майк Смит, человек, с которым держи ухо востро. А чего мне уж точно не
хотелось, так это называться Майк Смит, жалкий тип, но, как я подозревал,
именно это определение было ближе всего к истине.
Кроме всего прочего, я еще просто запутался. Я получил, как считалось,
элитарное английское образование - достаточно элитарное, чтобы миллионы
моих соотечественников меня за это ненавидели, считали снобом, который
взирает на всех сверху вниз. Предполагалось, что образование открывает
передо мной все двери, дает пропуск в мир развращенной богемы. Так почему
же я оказался всего лишь продавцом в шикарном магазине? И почему я живу в
нищете, в жалкой комнатенке в районе Шепардс-Буш, а не в роскошной квартире
где-нибудь в Челси, где я поселился в своих мечтах?
Еще один живучий миф о Кембридже, для которого, как я обнаружил, нет
ни малейших оснований, заключался в том, что в университете заводишь друзей
на всю жизнь. После выпуска я почти ни с кем не виделся. В некоторых