"Б.И.Николаевский. Русские масоны и революция " - читать интересную книгу автора

таких элементов, и это условие руководителями организации принято. Эти
соображения для меня решили вопрос и я дал свое согласие, после чего
состоялась моя встреча с Волковым и Некрасовым. Последние подтвердили все
сообщенное Чхеидзе относительно революционного характера организации, что
она действительно, оставаясь организацией непартийной, стремится к тем же
политическим целям, которые преследуют революционные организации.
После ряда таких разговоров произошло посвящение, процедура которого в
общем совпала с тем, что стоит в Вашей записи рассказа Чхеидзе. В
назначенный день за мной приехал Волков и в карете повез меня куда-то в
район Морской, где меня ввели в чей-то особняк - я до сих пор не знаю, чей
он был (во всяком случае, не Набокова). Там меня оставили в отдельной
комнате, куда ко мне пришел Некрасов, принесший анкетный лист. Я его
заполнил. Помнится, что на вопрос: "Как вы относитесь к семье?" я ответил:
"Считаю ее свободным союзом личностей, связанных общностью интересов и
культурного уровня". На вопрос : "Как вы относитесь к дружбе?" - "Считаю ее
моральным обязательством, которое человек берет на себя по доброй воле и
которое для него с этого момента является морально обязательным". На вопрос
об отношении к войне я, оговорив о недопустимости изменчес-ких действий,
указал, что считал бы обязанностью стремиться к превращению войны в
революцию. О религия -- что сам отношусь к ней отрицательно, считаю
ее
опиумом, но в то же время рассматриваю ее как частное дело каждого.
Помню, что был еще вопрос о личной храбрости, о своей способности
пожертвовать своею жизнью и интересами семьи для дела, которое я считаю
общественно полезным. Я ответил, что этот вопрос кажется мне несколько
неудобным: сказать "да" было бы слишком смело, самонадеянно, сказать


же "нет" было бы несправедливостью по отношению к себе. Такого рода
самопожертвование я считаю в известных условиях, т. е. если задача, во имя
которой жертва приносится, соответствует той политической работе, которой я
себя посвятил, необходимым, но говорить заранее о личной способности на
подобный шаг нельзя: это выяснится, когда дело дойдет до действия.
Когда я заполнил анкету, за ней зашел Некрасов и забрал ее: потом через
некоторое время он же завязал мне глаза и повел в комнату, где заседали
члены ложи. Здесь мне снова задали вопросы анкеты, на которые я отвечал уже
устно в том же духе, что и письменно перед тем, после чего мне сказали слова
клятвы, которую я повторил. В этой клятве было заявление об обязанности
держать все, что относится к организации, в тайне от всех даже самых близких
людей и от семьи; о готовности принести в жертву интересы семьи и близких в
пользу тех задач, которые преследует ложа; в этой же клятве говорилось, что
если по моей вине тайна ложи разгласится и это повлечет за собою ее провал,
то я признаю себя подлежащим смертной казни.
Всю эту клятву я произносил стоя с завязанными глазами; в наиболее
патетических местах клятвы, например, при заявлении о готовности
пожертвовать собою, к моей груди приставляли шпагу. Во всей этой процедуре
было что-то неприятно-жуткое; меня при этом ни на минуту не покидала мысль,
что я делаю ошибку, вступая в эту организацию тайно от партии, скрывая этот
свой шаг от последней, но в то же время вся она в целом, со всей своей
необычностью для революционной среды - я должен это признать - действовала