"Сергей Никитин. Падучая звезда (Повесть) " - читать интересную книгу автора

справедливый, - выделялся как-то особо. Вот, пожалуй, и все.
Вставал Митя вместе с пастухом. Этот маленький корявый мужичок в лаптях
и в каких-то словно нарочно рваных и трепаных лохмотьях удивительно хорошо
играл на рожке. И навсегда в Митином представлении туманный деревенский
рассвет соединился с этой чистой песней рожка, со сказкой о тростниковой
дудочке, заговорившей человеческим голосом, хотя пастуший рожок тех мест -
вовсе не тростниковая дудочка. То были места известных владимирских
рожечников, и, боже мой, как же играл этот деревенский пастух, как он играл,
если в неокрепшую детскую Митину память навсегда вошли не только сам пастух
и бредущее в тумане стадо, но и сама от нотки до нотки мелодия рожка,
необыкновенно напевная, отзывающаяся в душе чистым грустным чувством!
Росистое, ясное, расцветало утро. В бору куковала кукушка. Мальчики
загадывали, сколько лет им жить, и радовались, когда уже сбивались со счета,
а она все еше продолжала щедро отсчитывать годы.
В кузнице ей вторил звонким перестуком своих молоточков кузнец Бабка,
веселый кудрявый силач и красавец, ломавший березовые оглобли, как спички.
Добродушно матеря мальчишек за их докучливость, он охотно отливал им тяжелые
свинцовые биты на зависть всем окрестным деревням.
Предельно чисты были утренние звуки в деревне, не смешиваясь в
сплошной, уже неслышный привычному уху шум, как это бывает в городе. Вот
проголосил петух, заскрипели ворота, тяжело шлепнулось на влажную землю
яблоко в саду.
С неосознанной остротой и жадностью впитывал Митя этот новый для него
мир. Возле мелкого теплого пруда, который назывался здесь Барский двор,
росли пышные таволги; весь косогор, поднимавшийся от деревни к бору, пестрел
фиолетово-желтыми цветами иван-да-марьи, а заливные луга за прудом
межевались то золотой полосой лютика, то белой - поповника, то розовой -
клевера. Должно быть, избалованный в детстве этим цветочным изобилием, Митя
так и не приобрел городской привычки тащить домой букеты луговых цветов.
Толянка водил Митю на луговые баклуши мутить щурят. Этому занятию
мальчики с упоением предавались часами. Теплая грязь по колено, обожженная
до костей спина, резкая вонь рыбьей чешуи от рук, живота, груди, трусишек -
все сливалось в азартное наслаждение охотой, которая, как известно, пуще
неволи.
Подошла молотьба. Вокруг машины с ржавыми зубчатыми колесами сновали
пестрые рубахи, кофты, мелькали в пыльном воздухе золотые снопы.
Мите разрешили покрутить ручку машины, но сил его не хватило даже на
то, чтобы сдвинуть ее с места, зато барабан веялки, ходивший легко и
бесшумно, он крутил до устали, поднимаясь наутро со сладостной ломотой во
всем теле.
И надо же было случиться такому, что именно в эту спелую пору лета -
пору зрелости плодов, самую богатую пору природы и человека, - на деревню
обрушилось бедствие.
Ночью Митю разбудил встревоженный голос хозяйки:
- Оно хоть и далече от нас занялось, а надо вынести.
Мама крепко обняла Митю. За окном бился багровый отсвет, звякал набат,
но Митя еще никак не мог связать этот тревожный свет, этот набат, дрожащий
шепот хозяйки и оцепенение мамы в одно понятное слово - "пожар", пока мама
не спросила:
- Кто горит?