"Сергей Никитин. Падучая звезда (Повесть) " - читать интересную книгу автора

длинную леску с грузом и несколькими крючками. Утром Этери влезла на алычу,
тряхнула ее и на Митю посыпался золотой дождь спелых ягод. Они собрали ягоды
в его панаму и пошли к морю. На Этери было короткое желтое платьице; юркая,
как маленький зверек, она все время забегала вперед, встряхивая тоненькими
косичками и мелькая босыми пыльными пятками. Солнце выбросило из-за гор
широкий веер лучей, но само еще не показалось, и на всей прибрежной долине,
змеисто прорезанной мутной и быстрой рекой, лежала сизая тень. Пыль на
дороге, словно корочкой, была покрыта налетом матовой росы; холодный воздух
струился по ногам, и Митя видел, как на тоненьких икрах Этери собирается
гусиная кожа. Навстречу, позванивая колокольцами, брели в упряжках волы,
тащившие на рынок арбы с персиками, грушами, помидорами, алычой,
баклажанами, перцем. Сухолицые абхазки, до бровей закутанные в толстые
темные платки, каменными изваяниями сидели на арбах; мужчины в рубахах под
узенький поясок, в обтягивающих ногу сапогах шли, негромко перекликаясь друг
с другом и покрикивая на волов.
На берегу Митя размотал, наживил кусочками соленой сельди и забросил в
море свою снасть. Этери сразу притихла, села рядом, прижимаясь к нему острым
плечиком, и так они сидели у меланхолично поплескивающегося моря, пока
маленькое в своем зените, зло палящее солнце не прогнало их домой, под тень
виноградной беседки. И уж ни олеандры набережных Сухуми, ни продутые ветром
палубы парохода "Чичерин", ни студеная голубизна Рицы не вспоминались ему
потом с таким томительно счастливым чувством, как то свежее утро на пыльной
дороге к морю и острое плечико Этери.

XII

Этими днями, овеянными йодистыми ветрами моря, кончилось его детство.
Когда он вернулся домой, друг его, Володя Минский, удивленно вскинул на него
свои прекрасные зелено-серые глаза, и Митя сам вдруг заметил, как перерос он
Володю за это лето, как окреп и налился какой-то упругой силой, которая так
и струилась в каждом его мускуле.
- Ноги-то, ноги-то! - только и сказал Володя, ощупывая его икры.
Тогда они напропалую увлекались футболом, и крепкие ноги были
достоинством и гордостью каждого игрока.
Дружба с Володей была, пожалуй, первым глубоким и прочным чувством Мити
после любви к маме. В душе этого мальчика была туго натянута и чисто, нежно
звенела поэтическая струнка, резонирующая и в Мите волнующее чувство
прекрасного. Митя жил в природе как-то слишком органично для человеческого
существа, без острого щемящего наслаждения ею, а Володя был способен
заметить и глубоко, с трепетным волнением пережить каждое, большое и малое,
ее явление: немеркнущий свет июньской ночи, когда запад, север и восток
сливаются по всему горизонту в сплошную лимонно-розовую полосу; черный омут
августовского неба, пересеченного фосфорической туманностью Млечного Пути;
буйство запахов над вечерним лугом; косой ход перяного поплавка в зеленую
глубь реки... Под его влиянием постепенно и Митя, точно прозрев, вдруг
осознал, сколькими радостями он повсеместно и повсечасно окружен, сколько
чудесного может открыться вдруг в простом трепетании листа на какой-нибудь
махонькой, прутиковой осинке. Даже город, который давно примелькался ему и
был для него просто улицами, просто домами, стал видеться и восприниматься
совсем по-иному. Они любили побродить по своему городу, особенно весной,