"Наталия Никитайская. Вторжение Бурелома" - читать интересную книгу автора

груди не просто электрически засигналил, а тошнотворно заныл, передавая это
свое нытье моему сердцу. "Прекрати!" - послала я ему мысленный приказ. И он
подчинился, но не вполне, оставил все-таки за собой право слегка нудить.
- Что ж! Теперь ваша очередь выслушивать откровения, - отсмеявшись,
сказал Бурелом. - Итак, уверен, что никогда не встречу вас среди тех, кто
перепродает сигареты возле станций метро, это раз. Потом сомневаюсь, что вы
зачитаетесь "Эммануэльк", хотя... - он усмехнулся. - Что еще?.. Еще вы не
станете путаться с кем попало... Убежден, вы предпочтете продавать газету
"Дурак" ради куска хлеба, но не станете стриптизеркой... И последнее: не
представляю, чтобы вы долго задержались в нашем кабаке...
В том, что говорил Бурелом, не было ничего смешного. Я смотрела на
него во все глаза: он говорил как раз о том, что меня больше всего мучило.
- Вы думаете, - сказала я, даже не попытавшись сыграть
непринужденность, - меня могут оттуда попереть? Это сделаете вы? Или хотите
сказать, что готовы не делать этого на каких-то условиях?
Бурелом тоже был достаточно серьезен:
- Конечно, у вас есть свое представление обо мне, и по большей части,
как я сейчас удостоверился, верное, но знание ваше неполно. То, о чем вы
сейчас сказали, верно для меня, но года этак три-четыре назад, когда я еще
только укоренялся. Вы говорите - попереть вас? Или ставить вам какие-то
условия? Это примитивно. Что если вы не задержитесь в кабаке, оттого что
уйдете в театр - вам ведь хочется - в первый же театр, который вас примет,
хотя зарабатывать там вы будете еще меньше, чем торгуя газетами...
Я тяжело вздохнула:
- Театр!.. Скажете тоже!.. Толпы безработных актеров, дикое
обнищание... Метания... Растерянность... От "черну-хи" и "порнухи" до
классики... Так уже было в театре, например, после революции. Да и пьес,
настоящих пьес о времени, которое мы переживаем, нет.
- А если бы были?
- Была бы надежда на то, что театр выживет. Впрочем, я с такой
надеждой не расстаюсь. Расстаться с ней для меня то же самое, что
расстаться с надеждой на полноценную жизнь.
Я сама не понимала, зачем выкладываю все это Бурелому, но он задал
вопрос, а у меня был ответ - вот и сказала. Нудеж и скулеж в сердце не
прекращался.
- Приехали, - сказал Николай.
- Мы не договорили, - произнес Бурелом, - но я не стану вас
задерживать, я вижу, как вы устаете. Так что договорим завтра. А сейчас я
провожу вас до лифта.
- Спасибо, - сказала я и вылезла из машины.
Лампочка над дверью парадной была разбита. Темнотища, холодища и
страшища...
То ли камушек, то ли собственный инстинкт подсказывали мне, что не
стоит входить в парадную без Бурелома, однако он задержался, отдавая
какое-то приказание шоферу, и я вошла. На лестнице свет был, но едва за
мной захлопнулась дверь, как из-за мусоропровода навстречу мне вышагнули
две очаровательные разбойничьи хари, и один ласково так произнес:
- Гляди-ка, Василий, какая шубка к нам пришла.
Я обмерла. Но в дверях уже показался Бурелом. В отличие от меня, он не
обмер, он в доли секунды все оценил и все понял.