"Александр Нежный. Огонь над песками (художественно-документальная повесть) " - читать интересную книгу автора

на дутовскнй фронт! Огонь зажегся, а кто-то сухих дров подбросил: какая еще
мобилизация! навоевались! большевикам надо, пусть и воюют! рабочие голодают,
устали, у них семьи - хватит! Военком что-то вякнул, его с трибуны - и в
кровь. Начальник гарнизона явился, пальнул над головами, однако разжег еще
пуще. Кинулись по домам, похватали оружие, у кого какое было, - и на ревком.
Подмогу из Кизыл-Арвата кликнули, оттуда, из мастерских, на следующий день
два эшелона прибыло, еще один, с красноводскими рабочими, встал неподалеку,
в Безмеине. Кончилось тем, что упомянутый в "Нашей газете" ангел выкатил
против ревкома две пушки, сила сломала солому, в переговорах ревком уступил,
Совдеп распустили, выбрали заново - и поналезло в него всяких и всякого...
Вполне ощутимо возникала в Закаспии возможность Учредительного собрания,
возвращения назад, к Александру Федоровичу... братец его, Федор Федорович,
живет в Ташкенте в семейном их доме как ни в чем не бывало, движется по
судейской лестнице вверх, зимой прошлого года стал областным прокурором...
(Между прочим, и Корнилова, генерала, брат, Петр Георгиевич, полковник, тоже
здесь, в Ташкенте, тихий огородник с виду, не более... И великий князь,
Николай Константинович - тот еще со Скобелевым в походы ходил, Хиву брал...
старик и, говорят, при смерти.) Потому и послали Фролова с полусотней мадьяр
из военнопленных и двумя орудиями. Но с того самого дня, как приняли о
Фролове решение, тревожная мысль, будто мышь, постоянно грызет: так ли? Тот
ли человек выбран? Парень храбрый, даже отчаянный, в Ростовцево видели...
Где бой, пальба, смерть, где грудь с грудью - там хорош Фролов, правда.
Однако же есть в нем некий наигрыш... любование собой. Всегда казалось, что
он на себя как бы со стороны смотрит и весьма одобрительно. В бою не до
этого, там ясно: либо ты, либо тебя... но для иного в бою легче, проще, чем
в жизни, требующей не храбрости, а терпеливого, каждодневного труда. (Он
вдруг понял, что эти мысли никогда бы не пришли ему в голову, не будь
Асхабада и связанных с Андреем Фроловым надежд. На кого надеешься, в том
хочешь быть совершенно... совершенно... уверенным.)
Пот покатил с Полторацкого градом. Вот-вот... и телеграмма была уже от
железнодорожников Катта-Кургана, где Фролов, по пути в Асхабад, успел
матерно изругать помощника начальника станции и даже расстрел в недалеком
будущем ему посулил... И собственная его телеграмма, из Мерва, за день до
прибытия в Асхабад: всем донесениям, кроме наших, не верьте... Ну, давайте,
давайте: будем считать, что кроме Фролова и посланного с ним Тихомолова все
кругом врут. Так, разумеется, удобней, так прощев тысячу раз, так все
делится на две части - вроде того неба, которое видел во сне: одна часть -
ночь, другая - день. Но не может право на правду принадлежать одному, пусть
даже Чрезвычайному, комиссару... не может! Погоди, остановил он себя и даже
руку положил на грудь, словно там, в часто стучащем сердце, спеклось и
гнетет его все недодуманное, нерешенное, тревожное. Ну, мало ли что... Ну,
железнодорожники... они в Туркестане привыкли белой костью себя считать...
Ну, телеграмму дал на всякий случай, а то, в самом деле, наплодят слухов,
наплетут небылиц... Не детей крестить туда отправился - в чувство привести!
И как будто сумел, и довольно скоро. Что бы там о нем ни толковали, рука у
него твердая, этого не отымешь - объявил военно-осадное положение... Совдеп
переизбрал... управление железной дороги с его кадетами и правыми эсерами
через сорок восемь часов двинул в Ташкент... Вырывал с корнем, как ему в
Совнаркоме и было сказано. Теперь собрался в Кизыл-Арват, сообщает, что
оттуда депутаты левого течения ежедневно просят помощи. Что ж, пусть едет,