"Хьюи Перси Ньютон. Революционное самоубийство " - читать интересную книгу автора

считать так же хорошо, как и белые. Белые были "мерой всех вещей", примером,
на который следовало равняться, даже если речь шла о физической
привлекательности. Густые африканские волосы - это плохо, зато прямые
волосы - это замечательно; светлое было лучше, чем темное. Наше
самовосприятие за нас формировали учебники и учителя. Мало того, что мы
принимали себя за людей второго сорта, вдобавок ко всему мы считали эту
второсортность неизбежной и неисправимой.
В третьем или четвертом классе, когда мы приступили к обычной
математике, я наловчился обходить учителей. Средство было найдено проще
пареной репы: я заставлял белых одноклассников решать за меня задачки и
диктовать мне решение. Ощущение нашей неспособности выучить этот материал
было общим местом для чернокожих школьников во всех бесплатных средних
школах, где мне пришлось учиться. Как и следовало ожидать, острое чувство
отчаяния и бесплодности попыток приблизиться к уровню знаний белых детей,
заставляло нас бунтовать. Мы знали один способ, который помогал хотя бы
как-то существовать в удушающей и подавляющей атмосфере, безжалостно
разрушавшей нашу веру в себя. Этим способом и был протест.
Из всех неприятных случаев, которые я пережил, учась в начальной школе,
мне особенно запомнились два эпизода. С самого начала у меня возникли
проблемы с соблюдением дисциплины, точнее говоря, масса проблем, хотя
довольно часто не я был тому виной. Например, когда я учился в пятом классе
в Лафайетской начальной школе (тогда мне было одиннадцать лет), в
учительницы мне попалась пожилая белая женщина. Я позабыл ее имя, но никак
не ее суровое лицо, с которого не сходило неодобрение. Однажды ей
показалось, что я недостаточно внимателен к уроку. Она вызвала меня к доске
и подчеркнуто сказала всему классу, что причиной моего плохого поведения
является тупость. Она вознамерилась продемонстрировать, насколько глуп я
был. Вручив мне мел, она велела написать на доске слово "бизнес". Я знал,
как пишется это слово, я писал его сто раз, к тому же я был уверен в том,
что с головой у меня все в порядке. Но пока я шел к доске, пока поднимал
руку, в которой был зажат мел, я успел застыть от страха и в итоге не
справился даже с первой буквой. В глубине души я сознавал ее неправоту, но
как я мог доказать ей, что она не права?! Я разрешил ситуацию, покинув класс
без единого слова.
Это повторялось со мной вновь и вновь, и каждый следующий случай
ухудшал дело. Когда меня просили прочесть что-нибудь вслух или произнести по
буквам слово, внутри у меня все холодело, голова становилась совершенно
пустой. Думаю, что все считали меня непроходимо тупым, но я-то знал, что в
моей голове просто был повешен замок, ключ от которого я потерял. Даже
сейчас, когда мне приходится читать текст перед группой людей, я могу
запнуться.
Второй случай, так хорошо отпечатавшийся у меня в памяти, тоже
произошел в Лафайетской школе. В этой школе был заведен такой порядок: после
перемены ученик должен был обязательно вытряхнуть песок из обуви и только
потом занять свое место за партой. Как-то раз я сидел на полу, вытряхивая
обувь. Песка набилось довольно много, и мне потребовалось время, чтобы
избавиться от него. По мнению учительницы, подошедшей ко мне сзади, я
слишком долго возился. Она ударила меня по уху книгой, обвинив в намеренной
задержке всего класса. Абсолютно не подумав, я кинул в нее ботинком. Она
отпрянула от меня и поспешила к двери, а мой второй ботинок пролетел у нее