"Виктор Некрасов. Маленькие портреты" - читать интересную книгу автора

"ХАЛТУРОЙ"... Но это было так. Увлекся. И виновником был Роксанов.
Чужой и Роксанов в своих театральных взглядах были полярны. Иван
Платонович, актер МХАТа, был ярым поборником системы Станиславского.
Роксанов, актер фарса, "систему" более или менее презирал (тут между нами
происходили ожесточеннейшие бои) и считал, что "учить актера плавать" надо
не в плавательной школе, а просто сталкивая его с берега в воду.
- Вот вы, дорогой мой Витюша, поплавали три года в чистеньком,
прозрачном бассейне с подогретой водичкой, это на определенном этапе очень
хорошо и полезно, не спорю, но сейчас бассейна перед вами нет, а есть море,
с волнами и всякими там рифами и акулами. Хотите вы или нет, но я вас буду в
это море сталкивать - в спину, неожиданно, с самого высокого утеса.
И сталкивал. И называлось это у нас "буря в стакане воды", так как
эксперименты сии, одинаково нравившиеся и ему, и мне, производились в
основном во время представления скрибовского "Стакана воды". Болинброка он
играл не меньше тысячи раз, пьесу, очень изящную, стремительную, с
великолепным диалогом, знал назубок, поэтому мог позволить себе в ней
кое-какие шалости. А шалости заключались в том, что он вдруг вводил в свой
диалог собственный текст (но всегда в стиле и характере пьесы), а я,
игравший Мэшема, должен был этот текст подхватывать, парировать удары -
одним словом, начинался увлекательный, захватывающий "диаложный" теннис.
Сейчас я от театра далек - последний раз я вышел на сцену в июле 1941
года, когда уже началась война, - но думаю, что обе эти системы - "бассейна"
и "моря" - ничуть не противоречат одна другой, напротив, дополняют (вторая
приучает к находчивости, быстроте реакции), и память об обоих моих столь
противоречивых учителях (обоих уже нет в живых) я храню как нечто самое
дорогое, теплое и близкое в моей актерской (да и не только актерской) жизни.
Но вот кончилось лето 1938 года, Винницкую область мы исколесили вдоль
и поперек, перекинулись на Киевскую, более избалованную всякими там
выездными спектаклями "настоящих" театров, сборы стали падать, настроение
портиться, появился микроб деморализации, все чаще вспыхивали какие-то
идиотские ссоры, а я к тому же получил письмо от Иончика Локштанова, в
котором он писал, что "школа Станиславского это действительно чудо, храм
искусств" и тому подобное и что он "кровь из носу, а сведет меня со
"стариком".
Произошел тяжелый разговор с Роксановым (мой уход ставил в тяжелое
положение весь коллектив, так как я занят был во всех стектаклях), но он
понимал меня, слов возражения найти не мог и, грустно улыбнувшись, махнув
рукой, сказал: "Бог с вами, поезжайте".
И я поехал - Иончик к тому времени уже все подготовил.
Дальше пойдут записи, сделанные мной по свежим следам. Чудом сохранился
маленький, пожелтевший блокнотик, в который я записал в тот же вечер, вернее
ночь, все, что произошло в этот столь знаменательный для меня день.
Итак.

12 июня 1938.
В час дня нужно позвонить Станиславскому, чтоб узнать о часе приема.
С утра все готовится к этому звонку - гладятся брюки, выбираются и даже
стираются носки, чистятся ботинки, полчаса завязывается галстук перед
зеркалом. Иончик собирался идти в апашке, но оказывается, что Константин
Сергеевич этого не любит, приходится надевать воротничок.