"Виктор Платонович Некрасов. Написано карандашом " - читать интересную книгу автора

Бойцы, ворча, поплелись к штабному блиндажу. У входа в землянку остался
только больной. Он сидел на корточках, обхватив колени руками, и молчал,
уставившись в землю.
- Что с тобой?
Он медленно поднял голову и ничего не сказал. Его опять стошнило.
- Заведи его в землянку, - сказал я Терентьеву. - А я в штаб - и сейчас
же назад. Приймаку скажи, чтоб градусник захватил.
Когда я вернулся из штаба, Приймак - фельдшер - сидел уже в землянке, и
Терентьев поил его чаем.
- Ну что у него?
- А бог его знает, - отхлебывая горячий чай, сказал Приймак. -
Отравился, должно быть. Дай-ка градусник, орел.
Боец полез за пазуху и с трудом вытащил из-под всех своих гимнастерок и
телогреек хрупкую стеклянку. Вид у него был плохой - лицо серое, небритое,
губы сухие, спутанные черные волосы лезли из-под ушанки на глаза. На вид ему
было лет двадцать пять, не больше.
Приймак глянул на градусник и встал.
- Тридцать восемь и пять, - поморщился. - Пускай полежит пока... После
посмотрим.
Боец тоже встал, придерживаясь рукой за койку.
- Давно заболел? - спросил я.
- С утра.
- А чем кормили?
- Горох, консервы. Что еще...
- А раньше болел?
- Да как сказать... не очень.
Отвечал он односложно, тихим, глухим голосом, не глядя на нас.
- Что же ты на том берегу не сказал, что болен? - спросил Приймак.
Боец поднял глаза - черные, усталые, лишенные веселого блеска глаза
ничем не интересующегося человека, - но ничего не сказал.
- Симулянт, одно слово, - пробурчал Терентьев, сгребая остатки сахара
со стола в консервную банку. - Набил градусник, и все.
Приймак цыкнул на Терентьева:
- Много понимаешь ты в медицине, - и повернулся ко мне. - Консервы.
Факт, что консервы. Пускай полежит денек.
Но Лютиков - фамилия бойца была Лютиков - пролежал не денек, а целую
неделю. Первые два дня лежал у меня - в блиндаж моих саперов угодила мина, и
пришлось его чинить, - лежал молча, подложив мешок под голову и укрывшись до
подбородка шинелью. Смотрел, не мигая, в потолок черными усталыми глазами.
Почти не говорил, ничего не просил, не жаловался. Раза три, обычно после
еды, его тошнило, и Терентьев, убирая за ним, без умолку ворчал и швырял
предметами. Потом Лютиков перешел во взводный блиндаж, и за иными делами я
совсем забыл о его существовании. Напомнил мне о нем Черемных, наиболее
грамотный из моих бойцов, исполнявший обязанности замполита.
- Отправили бы вы, товарищ старший лейтенант, куда-нибудь этого самого
Лютикова. Работать не работает, а так только...
- Хлеба, что ли, жалко?
- Хлеба-то не жалко, хай ест, но бодрости от него никакой. И вопросы
всякие задает. Глупые...
- Вопросы глупые?