"Виктор Некрасов. Маленькая печальная повесть" - читать интересную книгу автора

соловья... Так вот, четвертый час они разменивали свои чувства и мысли, и,
только когда устроились на ветхой лавчонке среди вздыбившихся корней
столетнего платана на берегу Сены у Понт-Рояль, Ашот заговорил о том, что
больше всего его тревожило.
Ашот был не только артистом, но немножко и поэтом. И всякого рода
явления природы, как-то: прорывающаяся сквозь тучи луна, шуршащие под
ногами листья, всплеск рыбы или такие сугубо урбанистические детали, как
огонек в окне, качающийся фонарь, шепчущаяся у подъезда парочка - все это
располагало его к возвышенному и, главное, серьезному. В их мушкетерской
троице он был самым серьезным.
Так и сейчас. Луны, правда, не было, но на противоположном берегу на
самом верхнем этаже светилось большое окно, очевидно, мастерская
художника, а на мосту тускло горели типично парижские фонари - молочный
шар, а на нем шапочка. И не привычная, правда, Нева, а Сена катила у их
ног свои черные, жирные от масла волны.
- Сашка, - начал он. - Хотя я и знаю: "Что наша жизнь? Игра", - но
именно поэтому и именно потому, что речь пойдет об игре, я хочу прочитать
тебе маленькую нотацию.
- Песталоцци? - рассмеялся Сашка.
- И Поццо ди Борго заодно. Только тот, корсиканец, был русским послом в
Париже после Наполеона, а ты просто Поццо, как был им, так и остался.
Подвыпивший Ашот был красноречив и убедителен сверх меры. Он оседлал
своего конька. Сашка, мол, не понимает, какая миссия ему выпала. Стоило ли
драпать, чтобы тратить время и силы на всяких минкусовских Дон-Кихотов?
Это ж забивание гвоздей микроскопом. Собачий бред, халоймес.
- И тебе же самому скучно, сознайся. Неужели для денег? Не верю! И
неужели нет в вашем идиотском Нью-Йорке человека, который подошел бы к
тебе и сказал: "Мистер Куницын, давайте перевернем мир! Пусть он ахнет и
застынет изумленный, забыв о всяких там выборах, инфляции и нейтронных
бомбах. Давайте поставим с вами не знаю что - "Божественную комедию",
"Илиаду", Арт Бухвальда, на худой конец". Неужели ни разу никто не
подошел? У вас же миллиардеров пруд пруди. И все они филантропы, не знают,
куда деньги сунуть, чтоб поменьше налогов платить. Неужели среди них ни
одного меломана, балетомана, в конце концов, которого можно охмурить? Ты ж
у нас обаяшка по этой части.
Сашка слушал молча, не перебивая. Ломал какую-то веточку, бросал в
воду.
Ашот вспомнил "Шинель", которой увлекся перед самым его отъездом...
Акакий Акакиевич!
- А может, и не Акакия Акакиевича, а саму Шинель сыграть? Мягкую,
уютную, обнимающую со всех сторон, пелеринки развеваются, ветер, ночь,
пустынная площадь... И исчезает с грабителями. Так ее и вижу, сорванную с
плеч старика, рвущуюся к нему. И старая шинель, капот - тоже ты. Жалкая,
прохудившаяся, с дырками на плечах, Одетта и Одиллия... Ах, Сашка, Сашка,
само ж просится...
- Ты кончил?
- Кончил.
- Дай-ка мне твою трубочку.
Ашот протянул свою старую, прокуренную пенковую трубку. Это был знак
высшего расположения, высшего доверия. У знатоков-курильщиков есть даже