"Виктор Некрасов. Маленькая печальная повесть" - читать интересную книгу автора

яйца, но Катька-продавщица сто лет тебя знает, на тебя не кричит, иной раз
даже улыбнется и бумажку найдет завернуть, мясник Левка, нет-нет, да и
приличный кусочек подкинет, а тут..." - "А тут все вежливы, - смеялся
Ашот. - На каждом шагу "мерси". - "Нужно мне их "мерси"... - отмахивалась
мама. - На все у них "мерси". Даже на объявлении (кое-какие она уже могла
прочесть) - "Стоянка машин воспрещается, мерси". Да ну их..." Нет, не
прижилась Рануш Акоповна.
О себе Ашот говорил: "французом не стал. И не стану. А парижанином -
да. Нравится мне этот городишко". С миром наживы и стяжательства свыкся
относительно быстро, хотя не нажил и не стяжал ничего. С языком более или
менее справился, первые полгода ходил на курсы. На работу не сразу, но
устроился. Сначала осветителем в театре "Одеон". Посмотрим, что у них за
театр, думал он. Разочарование пришло почти сразу же. Смотрел на сцену из
своей, под потолком, ложи с прожекторами и злился. Потуги, потуги, не
больше, опивки. Сходил в "Комеди Франсэз", в "Театр де Пари" - все то же,
орут, прыгают, проваливаются, цирк какой-то, очевидно, думают, что так
было у Мейерхольда. Классика - Расин, Мольер - туда-сюда еще, а вот
посмотрел "Вишневый сад" ("Питер Брук! Как, вы не были еще на Питер
Бруке?") и просто растерялся, все действие почему-то лежа. Раневская, Гаев
- все на полу. В фижмах, рюшках, пышных юбках - и на полу. И Гаев в
сюртуке валяется. Поместье еще не продано, а мебели - нет. Что все это
значит? Новации? С "Трех сестер" со второго акта убежал. Тузенбах и
Соленый в ярко-красных штанах хлещут коньяк "с горла". Нет, это не театр.
Ашот ушел из "Одеона" и устроился звукооператором на телевидении. С
сослуживцами вроде бы поладил, даже привык, что ровно в двенадцать надо
идти в кафе чего-то пожевать - никакая сила не заставит французов в эти
часы работать, - привык и к тому, что не принято в этой стране стрелять
друг у друга трешку. Исключено. Начисто. Это и удивляло, и раздражало. Не
принято забегать на огонек, о встречах уславливаются за месяц, водки не
пьют, пол-литра на троих для них смертельная доза, в метро места даме не
уступают, и это галантные французы, где ж д'Артаньяны? Бывший мушкетер все
выискивал - и обнаружил только бронзового, на памятнике Дюма-отцу. И
вообще французы оказались куда замкнутее, куда прижимистее, чем он ожидал.
И бесцеремоннее в то же время. Долго не мог привыкнуть к поцелуям на
каждом шагу - в метро, в магазине, на улице остановятся, обнимутся ни с
того ни с сего и взасос. Потом понял, что он сам ханжа советской выучки, и
общая раскованность, безбоязненность, легкость и свобода поведения стала
даже нравиться. Развалились в своих маечках, а летом и просто в трусах, на
лестнице у Сакре-Кер, бренчат на гитарах, и никакой мент к ним не
подойдет: "А ну, марш отсюда, чтобы духу вашего не было!"
В Париже, выполнив положенное - Лувр, Роден, Ар Модерн, Оранжери, Же де
Помм, Эйфелева башня, - понял, что самое приятное - просто шататься,
каждый раз открывая что-то новое. У Парижа свое лицо и в то же время
разное. В районе парка Монсо, там, где они жили, на всех этих рю Мурильо,
Рембрандт, Веласкес, тихие особнячки богачей, четырех-пятиэтажные, с
лепными фасадами, с кариатидами "отели", что значит просто приличный
доходный дом, тоже не для бедняков. А возле гар дю Лион подозрительные,
полутемные, грязные переулки, полно арабов, чужая речь, что-то тревожное.
На Сен-Дени, Пигаль цыпочки стоят в подъездах, крутят на пальце ключи,
значит, все в машине будет происходить... А как хороша пляс де Вож -