"Виктор Некрасов. Маленькая печальная повесть" - читать интересную книгу автора

кем-то встречался?
- А хрен его знает. По телефону с кем-то говорил то ли по-английски, то
ли по-французски, я в этом деле ни бум-бум.
Так толком ничего и не удалось добиться у тупого этого скрипача,
насмерть ушибленного всем происшедшим на границе, у него чуть не отобрали
купленный смычок, все деньги на него ухлопал, не жрал почти. Помог Зуев,
дерьмо дерьмом, но смычок не джинсы - заступился.
Ашот и Роман по очереди толклись в театре. Потом Роман уехал на съемки,
остался один Ашот. Совсем затосковал. В театре, где его знали почти все -
все же первый друг Куницына, - посматривали полуиронически, полузлорадно.
"Что, распался коллективчик? - съязвил как-то, подхихикивая, Большухин,
намеченный как замена Сашке. - Мушкетеры отечественной выпечки. Советское
- значит, отличное!" Ашот послал его подальше, но брошенное словцо
"выпечка" пошло по театру. А в общем, все завидовали. Прима Готовцева,
никого не боящаяся, муж кегебист, прямо так и сказала: "Единственный среди
нас не дурак. А мы быдло, серое, засранное быдло..."
Начальство - директора, зама, секретаря парторганизации - несколько раз
таскали в Большой дом, поодиночке и вместе, потом все трое поехали в
Москву. Вернувшись, созвали собрание. О нем рассказывал потом
Гошка-флейтист. Вел собрание какой-то московский, из ЦК. Позор, мол,
пятно. Где воспитательная работа? Все слушают заграничное радио, газет не
читают. Коллектив разболтался. Гастроли, правда, прошли на уровне, газеты
хвалили, но между репетициями и спектаклями чем занимались? Бегали по
магазинам? И не стыдно? Орденоносный театр, лучшие традиции, ну и дальше в
том же роде. А в общем, бдительность и еще раз бдительность, не поддадимся
на провокации. Потом Зуев мямлил: не доглядели, упустили, товарищи не
ходят на политзанятия. Директор, как обосранный, сидел - говорят, ему и
Зуеву по строгачу влепили, - что-то потом тоже о дисциплине говорил, о
классиках марксизма, опять же о провокации, обещал от имени коллектива
партии и правительству и лично Ленечке еще больше, еще выше... Тут перебил
его московский хмырь: "Какое там ЕЩЕ больше. Штаны подтянуть надо, совсем
свалились!" Николай Николаевич совсем растерялся: "Есть, - говорит, -
подтянуть". Зал как грохнет. Умора.
- Ладно. Умора не умора, о Сашке что говорили?
- Как что? Продал Родину. Страна на него столько потратила, а он такой
номер выкинул.
- А кто выступал?
- Кто, кто? Кому велели, те и выступали. Большухин, конечно,
Стрельцова. Нуреева вспоминала. Кто еще? Не помню уже. Завкостюмерной,
забыл его фамилию. Не вернул, заявил, какой-то камзол. Тут опять все
грохнули. В заключение опять цековский взял слово. ЦК, мол, разрабатывает
сейчас специальное решение о заграничных гастролях. Пресечь расхлябанность
и разгильдяйство. Ну и пошел, пошел из передовицы "Правды"... Суровый
дядька. Из сектора культуры, что ли, а может, и повыше. А в общем, как
все...
- Ну, а Лилька Кашинцова выступала, последняя Сашкина дева?
- Выступала, а как же. Приказали, конечно. Слезу пустила, Верь, мол,
человеку. Но помоями не поливала, как другие. В основном ревела.
Из ресторана ушли мрачнее тучи. Даже вино не помогло.
- Нет, - сказал Ромка, прощаясь. - Правильно Сашка поступил. В этом