"Виктор Некрасов. Август-Фридрих-Вильгельм" - читать интересную книгу автора

не решен и что, когда он будет решен, его, Августа-Фридриха-Вильгельма, об
этом поставят в известность, а пока, если он не возражает, я могу его
снабдить кое-какими "лебенсмиттелями".
О, бедный, бедный король! С каким видом он укладывал в свой рюкзак
консервы и хлеб, выданные ему моим старшиной Федотиком. Он все время
повторял свое "о!", причем каждый раз на более высокой ноте, и на лице его
можно было прочесть весьма длинную фразу, обозначавшую приблизительно
следующее: "О, как это все тяжело! Но что поделаешь - жизнь, увы, устроена
так, что иногда и венценосцам приходится прибегать к услугам добрых людей.
Это горько, очень горько, но отнюдь не постыдно, и вы понимаете меня, герр
оберст".
Когда мы шли по двору, он указал на дворец и сказал:
- Не правда ли, прекрасное сооружение? Оно обошлось моему отцу в... - и
он назвал какую-то значительную сумму, бесспорно доказывавшую
художественные качества дворца.


Он стал довольно часто заходить ко мне. Он приезжал на стареньком
велосипеде, оставлял его около ворот и, любезно приподымая котелок, шел
через весь двор к моему флигелю. Черныш, сияя, докладывал: "До вас опять
цей самый, король йихний..." - а из-за его спины уже выглядывал, тоже
сияющий, Август-Фридрих-Вильгельм со своим неизменным рюкзаком.
- Морген, герр оберст. Сегодня чудная погода.
Он садился в кресло, закуривал папиросу и каждый раз восторгался
русским табаком.
- Прима, прима!
Насчет дворца и усадьбы он уже не говорил. Его интересовало другое.
- Вот вы скажите мне, пожалуйста, герр оберст, как, на ваш взгляд,
могли бы отнестись ваши власти к тому, чтобы я открыл, например, небольшое
дело. Ну, совсем пустяк какой-нибудь... Дрезденские дамы, например, очень
страдают сейчас из-за отсутствия шляпок. Дама всегда остается дамой. Что
поделаешь. Война войной, а дама дамой, - он игриво улыбался и слегка
хлопал меня по колену. - Вот и хочется как-то помочь им...
- Так же, как вы в свое время помогали художникам?
Он делал вид, что не понимает моей шутки, а может, и действительно не
понимал.
- Вот именно, вот именно. Нас четверо - я, моя супруга, дочь и ее муж,
очень приличный, воспитанный господин, не нацист и никогда им не был. Вот
и все. Никакой наемной силы, никакой эксплуатации, так что с вашей точки
зрения, - он опять очень мило улыбался, - никаких, так сказать,
нарушений...
Я ничего не мог ему посоветовать, так как был несведущ в этих вопросах,
и каждый раз он очень огорчался.
Как-то раз он явился со своей супругой, такой же, как он, сухонькой,
тоже в каком-то крахмальном воротничке, в кружевных перчатках и с
громадным старомодным зонтиком с крючком. Звали ее как-то очень длинно, но
я запомнил только одно имя - Амалия. Она вздыхала и ахала, осматривала
комнаты и даже где-то пощупала обвалившуюся штукатурку. К концу разговора
она спросила, не знаю ли я, будут ли брать с них налоги, и если да, то
какие. Я сказал, что не знаю. Она была явно разочарована.