"Николай Алексеевич Некрасов. Несчастливец в любви, или Чудные любовные похождения русского Грациозо " - читать интересную книгу автора

все-таки я должен был бежать из Москвы, если не хотел быть игралищем молвы,
оселком, на котором всякий пробовал свое остроумие, шутом общества, - и я
через несколько дней, проклиная себя, любовь, ревность, женщин и любовников,
мчался в Варшаву, напутствуемый гулом колоколов, которые казались мне
насмешливым хохотом старушки над глупою ролью, которую заставили меня
разыгрывать на потеху добрых людей!


III

Есть в мире отрада лучше всех отрад, добрый друг - посланец небес для
утешения бедствующего человечества, этот верный друг - надежда. Она не
покидала и бедного Грациозо, она заживляла раны сердца, изъязвленного
неудачами, и оно, ослабшее, обгорелое от страстей, все еще билось отрадным
авось! Но женщины утратили уже много прежнего блеска в глазах моих; я
смотрел на них уж но с тем благоговением, слушал их не с тем безотчетным
верованием, любовался ими не с тем безграничным восторгом - я был уже на
пути к разочарованию: к прекрасному в чувствах самовольно примешивалось
досадное сомнение; поэтический туман, в который облекало женщин детское
воображение, редел, и я начинал чувствовать положительность этого мира,
начинал понимать, что поэзия находится не в нем, но в нас самих; что степень
прекрасного в природе зависит от степени прекрасного в нашем сердце. Проза
жизни начинала вытеснять из сердца поэзию мечты! Но я все-таки надеялся,
хотя при встрече существ, которых считал почему-либо достойными осчастливить
меня, я удерживал пылкость сердца силлогизмами рассудка, был осмотрителен,
недоверчив, изведывал прежде ту, которую могло полюбить сердце, и кончал
всегда тем, что говорил ему: "Погоди еще, эта недостойна тебя!" И оно,
напуганное неудачами, слушалось, ждало и надеялось! Так прошло несколько
лет, в продолжение которых я жил постоянно в Варшаве; и я все еще был
холост, а сердце свободно. Надежда соскучилась уже утешать меня и готова
была оставить несчастливца на произвол судьбы, как случай поспешил спасти ее
от неслыханного вероломства я тем сохранить ее репутацию: он натолкнул
меня... но нет, позвольте рассказать все по порядку.
С самого начала пребывания моего в Варшаве нанимал я квартиру у одной
шляхтянки, вдовы какого-то Тпррм... Птрм... не выговоришь. Пани Марианна,
как я называл ее, была женщина лет сорока, вертлявая, болтливая, услужливая
и веселая, как и все польки. Я любил ее как родную и часто в минуту грусти
делился с нею чувствами души моей, рассказывал ей похождения своей жизни,
поверял ей надежды в будущем, желания, мечты - и, что всего более мне
нравилось, никогда не встречал противоречий: пани Марианна слушала меня
всегда со вниманием, с дружеским участием, утешала, как могла, сватала даже
невест, не сердилась на мою разборчивость, одним словом, мы жили с ней как
нельзя дружнее. В числе многих ее знакомых была одна молоденькая вдовушка, о
красоте которой отзывалась она всегда с особенным уважением и с которою, не
знаю почему, никак не соглашалась познакомить меня. Не полагаясь слишком на
вкус моей хозяйки, я мало обращал внимания на похвалы ее означенной вдовушке
и не настаивал слишком на том, чтобы поверить слова ее на деле. Прошло более
года, а я даже и не видал ее. Но от того, что написано на роду человеку, не
отмолишься, не отчураешься. Вдовушке суждено было иметь большое влияние на
жизнь мою, и я не избег ее. Однажды, бог весть с чего, хозяйка моя что-то