"Владимир Нефф. Прекрасная чародейка ("Петр Кукань" #3) " - читать интересную книгу автора

основательный глоток из кружки и уже потом сказал:
- А если этот Кукан не раздумает и все-таки попрется в Стамбул -
спрячете меня, когда туда доберемся?
И сам вопрос, и условие это были всего лишь дипломатической стратегией
Франты, который опасался, что если он слишком круто повернет от своего
непреодолимого отвращения к Стамбулу, то это может вызвать подозрения. Но
славные ребята с "Дульсинеи" не доросли до таких тонкостей. Они заверили
Франту, что бояться ему нечего, его спрячут так, что и черт не отыщет, и
никому словечком не проговорятся, поскольку им решительно все равно, кто
такой Франта и что там у него на совести, почему он так боится и брезгует
Стамбулом.
- А потом куда пойдете? - спросил еще Франта и, услышав, что в
Марсель, заявил: - Ладно, по рукам. Сколько платить будете? - И протянул
раскрытую ладонь.
Таким уж он был, Франта Ажзавтрадомой, и да будет ему за это воздана
хвала: трусливый, как недавно в Смирне, когда, чувствуя себя преданным и
проданным, без колебания смазал салом пятки, не видя, во имя чего ему
рисковать жизнью, и без того висящей на волоске; зато самоотверженный,
когда надо спасать друга, который, ничего не подозревая, стремился к
погибели. В сущности Франта был такой же рационалист, как и сам Петр,
который никогда ничего не предпринимал - или думал, что не предпринимает, -
во имя престижа и впечатления и руководился исключительно собственным
рассудком; только Франта был более простонародным, а потому, можно сказать,
рационалистом более чистой воды, без прикрас и ученых вывертов питомца
иезуитов, который в свои двенадцать лет уже болтал на великолепной
Цицероновой латыни, в то время как сын потаскушки до могилы так и не
научился ни читать, ни писать. Итак, зная только, что он вступает в крайне
опасную игру, где ставкой - голова, а она у него одна, и он дорожил ею
превыше всего, - Франта со сжавшимся сердцем и с дрожью в душе вышел,
сопровождаемый тремя матросами, на улочку, провонявшую рыбой и дымом, чтобы
взойти на борт незнакомого корабля, на котором путешествовал Петр. Право
же, связать свою судьбу с человеком отчаянной храбрости, которому грозила
страшнейшая опасность всюду там, куда распространялась власть турок,
ступить на его судно под самым носом у чинов турецкого порта - нет, то была
игра отнюдь не в жмурки, тут пахло возможностью сесть на кол или в лучшем
случае упокоиться на дне морском.
И вот, когда Франта и конвоировавшие его, словно арестанта, матросы
выбрались на набережную, в залив входил, царственно выступая из тумана и
подавая сигналы звоном колокола, роскошный, огромный, от киля до клотика
почтенный и солидный купеческий трехмачтовик; именно такого без толку
дожидался Франта уже несколько дней. И что лучше всего - это гордое
крутобокое судно было христианским; Франта, правда, не умел прочитать его
название, зато прекрасно разглядел латинские буквы, совершенно не похожие
на турецкие закорючки. Тут Франта вздохнул и молча сел в шлюпку, рулевой
взялся за руль, гребцы налегли на весла.
На палубе "Дульсинеи", такой жалкой в сравнении с великолепным купцом,
который, по выражению сухопутной крысы Франты, мог в два счета ее
затоптать, стояли два человека, низенький и высокий. И хотя Франта неясно
различал лицо высокого, он догадался, что это и есть Петр. "Счастье еще, -
подумал Франта, - что эти типы не знают, кого везут..." Высокий человек -