"Иван Яковлевич Науменко. Сорок третий (Роман) " - читать интересную книгу автора

стояли рядом - на трибунах. Шайка Стрекопытова успела нашкодить мало -
недолго он продержался. Но и ему подстроили штуку, которая имела скорее
политический, нежели уголовный характер. На Второй Шанхайской всегда было
много голодных бродячих собак, и вот эти собаки вдруг начали бегать по
городу, нося вместо ошейников банты - под цвет бывших царских знамен.
Мутная река текла, петляла дальше, когда уже утихли пушечные выстрелы
и торопливый, отчаянный треск пулеметов. Был нэп, на центральных улицах
города открылось много ресторанов, ресторанчиков и разных увеселительных
заведений, которые начинали свою деятельность вечером. Он, Лубан, тогда
только входил в молодую силу. Неугомонные смуглые парни с Второй
Шанхайской форсили в расклешенных брюках, не любили совбуров и свою
неприязнь к ним высказывали в грязных песенках, сопровождаемых гитарным
перезвоном.
Вырвал их троих из шайки-бражки Саша Григонис, местный латыш,
умнейшая на все железнодорожное предместье голова. Ему было в то время лет
двадцать пять, а он уже возглавлял паровозную бригаду, водил тяжелые,
груженные лесом эшелоны в Киев, Макеевку, до самой западной границы. Школа
помощников машинистов, куда Саша Григонис насильно затянул троих
друзей-приятелей, была началом его, Лубанова, взлета. Он хорошо учился и,
будто оглянувшись на напрасно растраченные годы, всю душу отдавал
занятиям, паровозу, книгам, которые неожиданно открыли перед ним новый
привлекательный мир. Лубан любил технику, мог днями, ночами, забыв обо
всем, просиживать над схемами, разгадывать их смысл, доходить собственным
умом до самого сложного.
Он ездил помощником машиниста, затем, как и отец, машинистом, был уже
женат, когда появилась возможность учиться в филиале техникума, и даже с
каким-то восторгом, отрывая время от сна, отдыха, закончил техникум и
сразу же поступил на заочное отделение железнодорожного института. То было
время, когда железная дорога отказывалась от всего старого, отжившего,
меняла облик, добиваясь технического прогресса во всех отраслях своего
хозяйства. С паровоза он слез тогда, когда даже небольшие полевые станции
переходили на автоблокировку, автоматическую сцепку вагонов, когда
появились первые тепловозы и электровозы. Новое повсюду пробивалось.
Он и занимался этим новым - внедрял автоблокировку, - по неделям не
бывал дома, чувствуя, что живет не напрасно, приносит пользу. Он знал,
любил свою работу. С каждым годом его продвигали и повышали по службе.
Саша Григонис к тому времени был уже заместителем начальника станции.
Несмотря на высокое положение, дружбы с подчиненными, которых вытащил из
ямы, не терял, чинами не хвастался. Иной раз в воскресный день они
собирались все вместе, выезжали на дрезине за город и, оставив машину на
какой-нибудь станции, направлялись в лес, раскладывали костер, вспоминали
прошлое.
Григониса арестовали первым. Вообще что-то непонятное стало твориться
на станции. Железнодорожники на войне - нужный народ, без них не может
обойтись никакая власть. Во время гражданской войны город переходил из рук
в руки, поэтому все, кто более или менее был связан со службой движения,
работали по принуждению или за кусок хлеба. Теперь им то давнее и
вспомнили.
Он, Лубан, как всегда, был горяч, невыдержан, потому после ареста
Григониса потерял голову. Настроения не скрывал, язык за зубами держать не