"Иван Яковлевич Науменко. Сорок третий (Роман) " - читать интересную книгу автора

В последние месяцы, когда в душе вспыхнуло это неугасимое пламя
отчаяния, он собирается навестить отца. При нынешнем положении Лубана
проехать сто с лишним верст на каком-нибудь воинском товарняке, чтобы
попасть в город, где живет отец и где большую половину жизни прожил он
сам, вообще-то нетрудно. Он может вытребовать аусвайс со всеми нужными
печатями и разрешениями. Но что-то вроде мешает. Что - он и сам пока не
разберет. Отец конечно же знает, кто теперь его сын, так как знакомые люди
из того города были тут, - видно, рассказали о его службе. Не отозвался
старик ни словом.
Из-за дощатой перегородки доносится спокойное дыхание жены. Младший
сынишка спит с ней, а старший, которому исполнилось двенадцать лет,
подстелив фуфайку, улегся на полу возле печки. Вот так живет пан
заместитель бургомистра, второе лицо в районе. Немцы никогда не
переступали порога этой незавидной, не лучшей, чем у какого-нибудь
стрелочника, квартиры. Он их к себе не приглашает. Никогда он не был
скаредным, не думал о богатстве, роскоши, не стремился к сладкой жизни. Но
все равно достукался. Попал в силок, откуда на этот раз, пожалуй, не
выберешься.
Когда Лубан думает о своем нынешнем положении, в памяти невольно
встает молодость, неказистая, грязная улица предместья, на которой стояла
их кособокая хатенка, не худшая и не лучшая, чем у других. Отец, который
выдает себя теперь за праведника, таковым на самом деле не был. Заливал
старик за воротник что надо. Так заливал, что машиниста курьерских поездов
пересадили на маневровый, затем на этом же тихоходе ездил кочегаром, а
кончил тем, что, дотягивая до пенсии, охранял железнодорожную баню. Да
один ли отец?
Вторая Шанхайская, как называли улицу старожилы предместья, в дни
получек показывала, пожалуй, наивысший класс пьяного, бешеного разгула.
Замордованные жены наиболее заядлых пьяниц с утра обычно занимали очередь
у окошка кассы, чтоб перехватить заработок своих нерадивых мужей, но те
все равно вырывали червонец или два, чтоб залить горло, дать выход темной,
неподвластной разуму силе, что постепенно накапливалась на дне души. В тех
очередях не раз стояла Лубанова покойница-мать.
Из-за отца или не из-за отца, но сам Лубан рано пошел по кривой
дорожке. Имел за плечами уже восемнадцать лет, но успел, да и то с грехом
пополам, закончить только начальную школу. Наконец, нормальной учебе
помешало лихолетье оккупаций, переворотов, каких на его молодость выпало
достаточно. Первыми, когда рушился Западный фронт, пришли немцы. Он хорошо
помнит островерхие, с хищными орлами каски, широкие зады, холеные красные
морды кайзеровских солдат. Тогда, при немцах, на Второй Шанхайской как бы
сама собой возникла шайка-бражка из юношей, подростков, которую, очевидно,
направляла чья-то опытная крепкая рука. Воровали у немцев что попало.
Однажды осенней ночью загнали в тупик вагон, а открыв запломбированные
двери, сами ужаснулись тому, что увидели. Вагон наполовину был забит
ящиками, доверху заполненными железными крестами, медалями, разными
регалиями. Плохо могло кончиться для Второй Шанхайской ночное приключение,
но там, в Германии, началась революция, и немцы убрались восвояси.
Был еще красный командир Стрекопытов - в прошлом царский офицер,
который вдруг, спохватившись, решил снова перекраситься в белый цвет.
Стрекопытовцы убивали, вешали местных руководителей, с которыми недавно