"Лив Нансен-Хейер. Книга об отце (Ева и Фритьоф) " - читать интересную книгу автора

были кошки. Я очень любила собак, а маминых кошек избегала из-за того, что у
них когти и с ними нельзя баловаться, к тому же они ужасно орали по ночам.
Ночь за ночью мне снился один и тот же сон: огромный огненно-рыжий кот сидит
на острове Ладегошеен и смотрит на меня. Я с криком просыпалась и видела
отца в одной ночной рубашке возле моей кровати. Почти всегда он брал меня на
руки и уносил к себе в кровать, где я снова засы пала, уже без сновидений.
У нас в Люсакере - и у детей, и у взрослых - был свой соб ственный
"тон". И не все его понимали. Когда приезжала тетя Эйли, жена дяди
Александра, и привозила с собой своего старшего сына Эйнара поиграть с нами,
то договориться с ним бывало не легко. Эйнар был городским мальчиком, а я
"беспризорница из Люсакера". Так, не моргнув глазом, он окрестил меня.
Позже, когда мы стали старше, игры пошли лучше. Но я так и оста лась
"беспризорницей из Люсакера". А небрежную речь, ко торой мы пользовались, он
не переваривал. Для тети Эйли, англичанки, понять наш язык было еще труднее.
Даже "при личный" норвежский был для нее испытанием, а привыкнуть к
норвежскому характеру и норвежским условиям ей было еще труднее. Это пришло
много позже. Настроения у дяди Алека - как и у отца - были очень изменчивы,
так что ей приходилось нелегко. Позднее я услышала, что мать отца обладала
такой же лабильностью и что все ее дети - и от Беллинга, и от Нан сена -
унаследовали ее темперамент. Но моя мать умела подбод рить любого.
"Веселей, моя девочка!" - говорила она тете Эйли и подталки вала ее в
спину. Да, именно это она и делала! И серьезное лицо Эйли озарялось
довольной улыбкой, так что, наверное, это было не так уж плохо.
Тетю Эйли огорчало, что у ее мужа не хватало терпения зани маться
детьми. Мама, та примирилась с этим - откуда было отцу взять время
заниматься всем на свете? Зато сама она занима лась нами как можно больше,
была своего рода буфером между нами и отцом.
Каждый день рождения у меня бывали гости - все соседские ребятишки.
Среди них были два больших мальчика, которые мне казались особенно
интересными. В старшего я, пожалуй, даже была немного влюблена. Он был
красив, высок ростом и ничуточки не важничал, хотя был гораздо старше меня.
Они были такие воспитанные, говорила мама, и не шумели, как другие
ребятишки. Я это запомнила, потому что, мне казалось, гости отца и матери
часто шумели куда больше, чем мы. Однажды у нас был Бьернстьерне Бьернсон, и
уж он-то вел себя совер шенно невоспитанно, по моему мнению. У нас в доме
только что появился новый столовый сервиз - темно-синий фарфор с золотым
узором, и мама сказала, что он слишком хорош, чтобы из него есть. Бьерн
тотчас же отодвинул свою тарелку и на чал есть прямо со скатерти! Стоя за
маминым стулом, я тара щила на него глаза. Разве можно так! Но все взрослые
только смеялись. "Здорово!" - сказал Эрик Вереншельд[41], сидевший возле
матери. Но я была уверена, что Вереншельд никогда не совершил бы такого
ужасного поступка. Хотя и он, и другие люди из Люсакера были мастера
посмеяться и рассказать что-ни будь забавное.
Вереншельд часто бывал у нас и рисовал меня. Во время работы он
разговаривал со мной, чтобы я сидела тихо. Его од ного я помню изо всех
живших в то время в Люсакере семей. Он уже в 1893 году - наверняка по заказу
отца - сделал ка рандашный портрет матери со мной на руках, который потом
отец взял с собой на "Фрам". В том же году он написал мой портрет. Мать и
отец подарили его бабушке, а после ее смерти он висел у моих дядей в
Бестуме. Я много раз позировала Вереншельду, и он даже разрешал мне провести