"Фернандо Намора. Живущие в подполье " - читать интересную книгу автора

ужасно медленно), он стоял спиной к двери и, роясь в карманах и в портмоне,
разыскивал какую-то бумажку, чтобы любой вошедший подумал, будто он занят
важным делом, он усердно вел поиски, оправдывающие его присутствие в
подъезде, что не мешало ему следить за служебным лифтом, откуда в любую
минуту мог появиться владелец корзины с бакалеей и хозяйственными товарами,
оставленной на последней ступеньке лестницы, - разумеется, сплетник и
продувная бестия, - и прислушиваться к нарастающему гулу голосов, который
угрожал в любую минуту обрушиться на него из двери слева, а может быть,
какая-нибудь проныра, из тех, что любят совать нос в чужие дела, уже
приготовилась отодвинуть щеколду.
Предосторожности и страхи школьника. Иногда ему казалось, что весь
город следит за ним. Не только на этом проспекте, на этой автобусной
остановке, в этом вестибюле, за дверями, на безлюдных лестничных площадках,
но и повсюду, в любом месте, где бы он ни был и куда бы ни направлялся. Даже
тогда, когда скрывать было нечего, он опасался быть узнанным. В этом
сказывался смутный ужас, с детских лет вызывавший у него заторможенность
реакций, беспричинное чувство вины и робкое желание признаться в ней,
искупить ее; сказывалось влияние удушливой атмосферы отчего дома, где
каждый, как в скорлупе, замыкался в собственном мире, полном призрачных
обид, память о вечно сердитом отце, который не умел ни улыбаться, ни
слушать, ни сходиться с людьми, память о других взрослых, которые,
воздвигнув стену мелких условностей, строго отмеряли каждый шаг Васко;
сказывался горький осадок тех лет, когда приходилось не доверять
посторонним, сидящим в кафе за соседним столиком, и даже некоторым
товарищам - ведь отчаяние и пытки могли привести к предательству, не говоря
уже о переодетых агентах полиции, - хотя они ничем не выдавали своего
присутствия, оно сразу же ощущалось: становилось трудно дышать. С детских
лет у него осталось внутреннее беспокойство: то ли тревога, то ли
беспричинный страх, хотя в окружающем его мире ничто не менялось, и
надвигающиеся лавиной приступы усталости, угрызения неспокойной совести лишь
усиливали его замкнутость под бдительной и всепроникающей тиранией Марии
Кристины.
Однако никто бы этого не сказал. Никто бы не сказал, глядя на суровое,
хмурое, даже высокомерное лицо Васко, что перед ним слабый человек,
уступающий всякий раз, как воля его сталкивается с волей других. Только
Мария Кристина сумела разгадать его сущность, сломив последнее сопротивление
Васко, но она оправдывала его, жалея, и, хотя за пятнадцать лет супружеской
жизни изучила все слабости мужа, не придавала им значения. Он был ей нужен
для удовлетворения капризов, чтобы было на ком вымещать раздражение, и она
любила его, как можно любить беззащитное, не сопротивляющееся насилию
существо, которое, даже принося нам страдания, снова и снова вызывает
желание обладать им. Никто бы этого не сказал. Мрачный, раздраженный
собственной трусостью и ложью, с постоянно кровоточащей памятью, он держался
вызывающе, но и эта видимая агрессивность была обманом. Потому он и оказался
здесь, хотя все его помыслы, всё накопившееся в болоте повседневности
недовольство собой яростно требовали освобождения. От кого или от чего он
жаждал освободиться? От Марии Кристины? От Жасинты? От того, что день за
днем все сильнее поражала гангрена? Да, от Жасинты.
Прежде всего от Жасинты. От порочной Жасинты, показавшей ему, до какой
степени унижения он может дойти. Но как от нее освободиться, если у него не