"Фернандо Намора. Живущие в подполье " - читать интересную книгу автора

девушки с желтыми от никотина пальцами, они листали тетради, исчерченные
замысловатыми геометрическими фигурами (должно быть, поблизости находилась
школа, и в этот послеобеденный час из классов доносился невнятный шум), -
потом нерешительно шел дальше, к автобусной остановке. Остановка была
напротив кафе. Там ему мог повстречаться и государственный служащий,
мечтающий поскорее добраться до дома, чтобы, облачившись в пижаму, ожидать
начала телепередач, и подозрительный субъект в темных очках, который
пропускает автобусы один за другим, делая вид, будто ждет следующего;
почувствовав, что на него начинают обращать внимание, он со всех ног
бросается к ближайшему телефону-автомату, с лихорадочной поспешностью
набирает номер и возвращается на остановку - наблюдательный пост, с каждым
разом все менее уверенный в успехе своих маневров, и вдруг куда-то незаметно
для всех исчезает, а в это время девушка в кафе сердито подзывает официанта:
"Долго мне еще дожидаться кофе?", другая тоже пользуется случаем: "Принесите
мне круглое пирожное, да посвежей!" и после короткой паузы, хотя официант
уже скрылся за перегородкой, добавляет с рассеянным видом: "И пачку сигарет
"порто". Итак, он посмотрел налево и неожиданно для себя увидел, что деревья
с прошлой зимы выросли, точно дети, вдруг превратившиеся в подростков, снова
посмотрел направо, где вздымались асфальтовые берега и сумерки уже
опускались на город, и, прежде чем решиться следовать дальше, задержался еще
на несколько секунд. Он невольно взглянул на часы, чтобы сверить их с
гигантским Тиссо, взгромоздившимся на крышу небоскреба на площади, совсем
забыв о том, что сверил их минутой раньше и этот ненужный жест мог
окончательно разоблачить его перед теми, кто, возможно, за ним наблюдал.
Всякий раз на этом проспекте, напоминающем реку, происходило более или
менее одно и то же. Река торопилась слиться с морем, иногда она
приостанавливала свой бег, закружившись в водовороте, и вновь устремлялась
вперед; но пока он пробирался в людском потоке, многое могло случиться,
многие могли узнать его, скульптора Васко Рошу, с которым почтительно
раскланивалось пол-Лиссабона (со скульптором или только с его именем,
известным всем и каждому, и с его знакомой по портретам физиономией - в
сущности, сейчас не имело значения), многие могли проследить за ним и
уличить его. Поэтому он настороженно вглядывался в безликую толпу, опасаясь
того, что таила за собой эта безликость. Он смотрел на людей с раздражением
и боязнью, словно ему приходилось выдавать себя за другого, а он отлично
знал свою неспособность к притворству. Васко постоял немного у витрины
писчебумажного магазина, чтобы отвязаться от назойливого попутчика, по всей
вероятности выбравшего для своей прогулки тот же маршрут, сделал вид, будто
не замечает кривой улыбки и откровенно злобного взгляда той дамы, что жила в
доме Барбары и почти всегда выводила на прогулку своего обожаемого сеттера
("Ну, ленивец; поторапливайся же, мой мальчик") как раз тогда, когда Васко
выкраивал время для встречи с Жасинтой, и не удержался от улыбки, услыхав
заразительный смех, - какой-то шалопай подзадоривал приятеля: "Ты вечно
похваляешься тем, что ты настоящий мужчина, посмотрим, как у тебя с ней
пойдут дела". Внезапно высоченная иностранка в коротком платье с декольте,
открывающим спину, точно платье было разорвано пополам, решительно
пробралась сквозь толпу, ожидающую автобуса; увидев, что портье зазевался
или отлучился со своего поста, он направился прямо к лифту с видом поспешным
и непринужденным, словно и в самом деле жил в этом доме. Пока лифт спускался
на первый этаж (он, как нарочно, всегда оказывался на самом верху и двигался