"Фернандо Намора. Живущие в подполье " - читать интересную книгу автора

Как-то он создал несколько скульптур, изображающих женское тело, и
выставил их в известной галерее - тела эти, болезненно пышные или снедаемые
худобой и не скрывающие самого интимного, очевидно, косвенно
свидетельствовали о деградации самого художника, так что Мария Кристина, еще
не осмотрев всей экспозиции, громко заявила:
- Прелестная выставка задов! Ты ненавидишь женщин, Васко. Значит, мы
кажемся тебе такими? Только вот в этой, которую точно распяли и она
отдается, словно идет на муку, только в ней что-то есть... Кого ты имел в
виду и почему выделил ее среди других?
Она постояла перед каждой скульптурой, улыбаясь своей двусмысленной
улыбкой, которую одинаково можно было счесть и горькой, и презрительной, и,
подняв бровь, вынесла наконец приговор:
- Эту коллекцию следовало бы показать психоаналитику. Скажи мне, Васко,
ты ненавидишь всех женщин или только меня?
Но выставка пользовалась успехом, а в таких случаях Мария Кристина
становилась снисходительнее. Если кто-нибудь спрашивал: "Ну, как дела?" -
она, опережая Васко, торопилась ответить: "Совсем недурно", а если он
пытался смягчить прозвучавшее в голосе жены хвастливое тщеславие, Мария
Кристина меряла его укоризненным взглядом, словно дело касалось ее, и только
ее, и Васко отступал: "Рассказывай сама". Он отходил в сторону с
отсутствующим видом, некстати думая о таких вещах, как стук дождя по крыше
дома, где он провел детство, шум ветра в бессонные ночи, отблески заката на
воде, о вещах, которые без слов красноречиво обо всем говорили и не
нуждались в особом смысле.
Поглощенный работой, Васко забыл о компании на террасе, потерял счет
времени и вдруг почувствовал, что кто-то стоит рядом и наблюдает за ним. Он
не слышал шума. Его насторожило другое: горящая сигарета, которая даже на
расстоянии словно опалила ему кожу; вероятно, уже темнело - тени
просачивались в студию, и внезапная тишина окутала равнины. Он раздраженно
обернулся: в двух шагах от него, прислонившись к дереву возле двери, стояла
женщина, приехавшая в гоночном автомобиле цвета слоновой кости. Увидев, что
ее присутствие обнаружено, она сильнее прижалась к стволу акации, и с
высоких ветвей, словно птицы, полетели сухие листья.
- Простите. Наверное, вы предпочли бы, чтобы вам не мешали, правда?
Он вытер руки, измазанные глиной, бросил на станок влажную тряпку и,
стиснув зубы, уставился на нее, не скрывая неудовольствия. Он давно постиг,
войдя в мир этой фауны: не стоило усилий быть с ними любезным, если это тебе
претит. Или, вернее, они не нуждались в любезности. Нельзя не признать, что
это большое достоинство.
Голос ее внезапно охрип, когда она вновь заговорила:
- Мне доставляло наслаждение смотреть, как вы работаете, не зная, что
за вами наблюдают. Вы держались так естественно. Я не устояла перед
соблазном побыть здесь еще немножко.
- Вы сказали... доставляло наслаждение?
- Именно: наслаждение. Вам кажется, это не соответствует
обстоятельствам или вы надо мной смеетесь?
От ее хрипловатого голоса веяло странной, ласковой грустью, болезненной
чувственностью. И затаенным жаром вроде того, что охватил багровое
предзакатное небо, нависшее над зачарованным морем.
Васко пожал плечами, пристально и с сожалением вглядываясь в пустые еще