"Фернандо Намора. Живущие в подполье " - читать интересную книгу автора

приглянулась даме, настоящей даме. Вы меня понимаете? Она пригласила меня к
себе домой на чашку чая. Наедине, конечно. Дом у нее шикарный, повсюду
серебро, ковры. Потом она протягивает мне руку, оставаясь по-прежнему такой
деликатной, такой изысканной. Прошу, дорогая Кларинья, идти со мной, и ведет
меня в спальню показать красивые платья. Я обожаю оклеенные обоями комнаты.
Ее спальня непременно должна быть оклеена обоями. И когда мы обе
раздеваемся, чтобы перемерить все эти туалеты, и она хвалит мою кожу: о
Кларинья, твоя кожа восхитительна - а все происходит очень медленно, без
всякой поспешности, ведь нет причин торопить меня: скорее, мне некогда, хотя
кровь в жилах начинает закипать, и тогда, предположим, в эту комнату входит
мужчина! Понятно? Вот так.
Васко слушал доносящиеся будто издалека слова - улыбающийся рот Клары
походил на зарубцевавшуюся язву, нагота плоских бедер казалась
отвратительной, - воображал далекую, почти нереальную сцену, которую
разыгрывали мифические персонажи, Жасинта и Кларинья, Кларинья и Жасинта - и
кто еще? И вновь спрашивал себя, что же осталось от него самого, сидящего
сейчас в комнате Барбары и слушающего Кларинью, что же осталось от него с
того вечера, когда, увидев, что Малафайя уходит с крестьянином, он не устоял
перед искушением укрыться в мастерской от возни в бассейне и пустых
разговоров на террасе.


VI

Васко часто приходил в студию, считая ее и своим убежищем тоже, поэтому
на его станке всегда стояла какая-нибудь начатая скульптура. Иногда жажда
творчества обуревала их обоих одновременно, и пока Малафайя писал свои
корриды, где не было ни diestro*, ни варварских глоток толпы, ни даже быков,
а все сливалось в единый судорожный вихрь бандерилий и кровавой пены и
потому напоминало не только арену для боя быков, но другую, более просторную
арену жизни, повседневной жизни Малафайи и Васко, что кричит и бьется, не
имея души, чтобы кричать громко и показать миру кровоточащие раны; пока
Малафайя пронзал бандерильями белую плоть холста, Васко лепил из глины свои
угловатые и мрачные скульптуры (мрачные, потому что такими их видела Мария
Кристина), почти всегда воплощая возникшие тут же идеи, помогавшие ему
находить характерные черты. Когда работа захватывала их, они переставали
замечать друг друга. И все же оба предпочитали, чтобы приливы творческого
вдохновения наступали у них попеременно и каждый мог остаться наедине с
самим собой.
______________
* Матадор (исп.).

Крестьянин и Малафайя направились в сторону поселка, мастерская была
свободна, трубка Арминдо Серры напоминала воткнутый между зубами кинжал,
Сара гладила по спине кошку и нежным голосом, источавшим прохладу на
раскаленное терпение слушателей, пыталась смягчить резкое замечание Марии
Кристины; пылающие маки соперничали с угасающим закатом, и Васко решил, что
настал удобный момент продолжить работу над женской головкой, оставленной им
неделю назад на станке. Тряпки, в которые была завернута глина, пересохли -
присматривающая за домом старушка забывала их смачивать. Это разозлило