"Фернандо Намора. Живущие в подполье " - читать интересную книгу автора

по соседству, рассеянно листал там учебник и возвращался, как только, по его
расчетам, он вновь мог без помех наслаждаться молчаливым обществом Васко.
Они и молча понимали друг друга.
Поэтому, когда наступило разочарование, Алберто мало-помалу стал
отдаляться, хотя и не прекратил совсем посещать мастерскую, словно хотел
окончательно убедиться в своих горьких подозрениях, понять причины крушения
своих иллюзий. На рождество Алберто прислал Васко акварель, написанную им
самим. Исполнение и колорит никуда не годились, зато потрясала
выразительность, присущая лишь детским рисункам. Красочная голубка на фоне
желтого, сочных и резких тонов неба, напоминающего яичный желток. Внизу,
почти на самом краю листа, - силуэты черных, одичавших, сплетенных в клубок
пленников, людей без надежды на освобождение. И надпись: "За мир и согласие.
Но заря поднимется и над обломками". Что за аллегория? На что намекал или
что хотел сказать этим Алберто? Был ли это призыв, трогательный подарок или
оскорбление? Но ощутив привкус желчи во рту, Васко предположил последнее.
Они познакомились у входа в тюрьму. Васко решил навестить Полли, узнав,
что тот тяжело заболел - подозревали туберкулез - и что его перевели в
тюремный госпиталь. Надо было пройти по асфальтовой дорожке, проложенной
вдоль белой стены и превращающей тюрьму в остров-крепость (каждый раз при
виде ее твои глаза, Васко, заволакивала мгла), и потом, повернув за угол,
приблизиться к чугунным воротам. Время от времени однообразие крепостной
стены нарушала высокая башня с подозрительно глядящим на мир прожектором. На
каждой башне стоял часовой, которому и в голову не приходило прятать ружье.
Шоссе и его обочины освещались мощными лампами. Ночью здесь, наверное, было
светло как днем. Едва наступали сумерки, лампы широко раскрывали глаза,
словно вдруг очнувшись от дремоты, и прожекторы на башнях обрушивали снопы
света на заросли кустарника, на песчаные холмы, тут же начинающие пламенеть,
прочесывали шоссе из конца в конец и, если оно оказывалось безлюдным, на
мгновение замирали. Чугунные решетчатые ворота были высокие и массивные, как
крепостная стена, в них открывалась чугунная дверца - отверстие, через
которое выглядывал часовой, когда кто-нибудь нажимал кнопку звонка.
Посетители называли фамилию, предъявляли удостоверение личности бдительному
охраннику, платили за вход. Посещать заключенных разрешалось лишь тем, кто
был указан в специальном списке. Васко едва обратил внимание на веснушчатого
паренька, ожидавшего вместе с ним у ворот, и взглянул на него удивленно и
недоверчиво, лишь услыхав, что тот тоже пришел повидать Полли. Он сразу
запомнил его имя - Алберто Антунес, которое охранник тщательно занес в
регистрационную книгу, социальное положение - учащийся, - записанное
солдатом с досадливой закорючкой, и еще некоторые мелочи остались в памяти
Васко, натренированной в свое время, в частности то, что юноша вытирал руки
платком всякий раз, как охранник к нему обращался.
Второй охранник проводил их в зал свиданий, где стояло с полдюжины
грубо сколоченных столов и стульев, а у стены на полу - ожидающий починки
радиоприемник. Но даже если бы этот зал вдруг заставили мебелью, он все
равно казался бы пустым и неуютным. Должно быть, потому, что стены были
голые, вызывающе белые. И приемник с внутренностями наружу сделал бы еще
более нелепой мысль заполнять это пустое пространство. Вокруг каждого
стола - группа родных или друзей тех, кому разрешено свидание. Сквозь очень
высокие, под самым потолком окна, любопытный не смог бы увидеть ничего,
кроме далекого горизонта, через их едва приоткрытые створки проникал