"Фернандо Намора. Живущие в подполье " - читать интересную книгу автора

извлечь наибольшую выгоду из своего вероломства. На следующий день
воспоминания об этом обеде словно подхлестнули ее пыл, и, чтобы наслаждение
стало еще острей, она вступила в своеобразное соперничество с Марией
Кристиной.
- Знаешь, Васко, а твоя жена очень привлекательна.
- Замолчи! - крикнул он.
- Но я не могу это отрицать, Васко, хоть и хотела бы. Женщина не
обманывается в том, чего стоит другая. Она угадывает это лучше мужчин.
- Сейчас не время для таких разговоров.
- Ну разумеется, дорогой, только мне непонятно, почему я не могу
высказывать вслух свои мысли. Разве жены не смеют обладать тем, что
привлекает вас в других женщинах? Но как бы то ни было, твоя жена
очаровательна и... чувственна, не так ли, Васко? Вернее, чувственна на свой
лад.
Он впился ногтями в тело Жасинты, мстя за свое унижение, и готов был
мучить ее до тех пор, пока она не перестанет его оскорблять. Жасинта только
этого и добивалась и застонала от боли и наслаждения.
Все эти крайности ее поведения лишь сильнее закабаляли Васко. Она это
понимала и все глубже толкала его в грязь, откуда он уже не мог выбраться.
Когда заболел ее муж, Жасинта настояла, чтобы Васко его проведал. "Он сам об
этом просил, Васко. Бедняга не виноват, что симпатизирует тебе. Если ты не
придешь, он заподозрит неладное..." Когда Васко вошел в комнату больного, во
рту у него пересохло, глаза бегали по сторонам, точно ища, куда бы
спрятаться. Он ступал как лунатик, все еще не веря, что находится здесь. "А
больны-то вы, дорогой Васко! У вас ни кровинки в лице. Так холодно на улице
или вы кого-нибудь сшибли по дороге?.." Холодно? Может быть. Кровь застыла у
него в венах. А муж, коль скоро разговор коснулся холода и снега, пустился в
рассуждения о горных дорогах. О нелепом гриппе, заставившем его пропустить
автомобильные гонки. "Такое невезение, Васко! Черт бы ее побрал, мою
простуду! На это ралли, да еще с "альфа-ромео", я возлагал большие
надежды... Даже выписал из Италии специальный карбюратор, мне прислали его
на самолете. Ей-богу, я готов был послать к чертовой бабушке насморк и
высокую температуру, но Жасинта силой удержала меня дома. Такая незадача". И
он унылым жестом пригладил волосы; без фиксатора они походили на клочья
пакли и свисали по щекам, обнажив на макушке блестящую лысину, которую
тщательно скрывали уже добрый десяток лет. Жасинта ласково его успокаивала:
"Поедешь в другой раз, дорогой. Не расстраивайся". Васко остановил взгляд на
паре домашних туфель, бледно-голубых, несомненно женских, - они стояли рядом
со шлепанцами больного - и на свисающем со спинки стула женском халате; все
это говорило о присутствии женщины, которая была и не была Жасинтой, и даже
когда была ею, была в то же время другой женщиной; обстановка и вещи,
казалось, принадлежали совсем иным людям, а не тем, что здесь находились и
тщетно старались выдать себя за их владельцев. Едва Васко распрощался, почти
слово в слово повторив пустую фразу Жасинты: "Поедете в другой раз, не
расстраивайтесь", - и вышел в коридор, чуть не споткнувшись о подставку для
зонтов, как Жасинта страстно сжала его в объятиях.
- Жди меня через час у Барбары.
- Сегодня?!
- Непременно сегодня, мой дорогой.
И дыхание у нее перехватило, словно от предчувствия яростной агонии.