"Фернандо Намора. Живущие в подполье " - читать интересную книгу автора

же разведенной женой горного инженера? Разве не служила биография Барбары
доказательством ее благопристойности и достатка, это подтверждала и
коллекция фотографий на стенах. Барбара - упитанный младенец в колыбели;
Барбара - ученица колледжа, чуть припухшие глаза лукаво прищурены, в косах,
спадающих на школьный передник, ленты; Барбара с бабушкой и дедушкой на
ферме в Миньо; Барбара - туристка, в брюках, облегающих ее округлые бедра,
на площадке перед средневековой гостиницей в Саламанке. Подруга Жасинты,
жительница Эсторила*, участница parlies** в посольствах - этого достаточно.
Кредитка, даже сложенная вчетверо, точно забытая бумажка, была бы дерзостью.
Оскорблением, форменным оскорблением. Будто он давал деньги Жасинте. Будто
оплачивал тело Жасинты, а не помещение. (Жасинта, впрочем, не позволяла
дарить ей подарки даже в день рождения.) У Жасинты не могло быть подруг,
которые получают плату за предоставление на время приюта любовникам. И Васко
так и не решился протянуть руку за бумажником. Однако Жасинта заметила его
смущение и, вероятно, не удивилась. Стоя к нему спиной перед зеркалом и
приводя в порядок растрепанные волосы, она произнесла спокойным, может, чуть
более резким, чем всегда, тоном: "Оставь, как обычно". Как обычно. Значит,
столько, сколько он клал скорее стыдливо, нежели робко на ночной столик в
другой комнате, в другом доме, найденном по рекомендации Азередо? Или же
столько, сколько оставляли другие, приходя с Жасинтой в эту комнату Барбары?
Впрочем, если отбросить нелепую, старомодную щепетильность, так получалось
даже лучше. По крайней мере не было повода для угрызений совести.
______________
* Эсторил - аристократический пригород Лиссабона.
** Прием гостей, вечер, вечеринка (англ.).

Эта мысль приносила ему облегчение, когда он представлял себе Жасинту с
бывшими до него любовниками, когда представлял себе, как они клали сложенные
вчетверо кредитки под ту же пепельницу и, возможно, читали тот же репортаж о
бразильском враче, которому явилась богоматерь. Но особенно, когда он думал
о муже Жасинты. Наверное, муж о чем-то догадывался или подозревал, однако
доискиваться до правды не хотел. Такое случается нередко, ибо истина всегда
может оказаться грязнее подозрения. Не трагичной, не оскорбительной, а
просто грязной. Когда после нескольких воскресных встреч в загородном доме
Малафайи Жасинта заставила мужа пригласить на обед чету Роша, Мария Кристина
два или три раза уклонилась от приглашения, даже не смягчив отказа, но в
конце концов вынуждена была уступить. Раз уж приходится бывать в обществе,
надо принимать правила игры, а она, если говорить начистоту, только и могла
сказать дурного про Жасинту, что эта беспутная особа бегает за мужчинами,
особенно за Васко, и устремляется за ним в студию всякий раз, когда он,
подражая хозяину дома, покидает компанию, охваченный внезапным приступом
мизантропии, и скрывается за живой изгородью у соснового бора, в то время
как Сара, осторожно потирая разламывающиеся от боли виски, подает первый
сигнал заражающей всех скуки. Непристойный обед. Муж, любовник, жена
любовника за одним столом; стараясь быть любезными, они едва касались
ничтожной оболочки слов, избегая вникать в их суть, хотя губы Марии Кристины
постоянно кривила презрительная, ядовитая усмешка. Они старались быть
любезными, но двусмысленность положения убивала их смех, заставляя
ненавидеть или презирать друг друга под всегдашней непроницаемой маской
светскости, не позволяющей терять самообладание. Однако Жасинта сумела