"Анатолий Найман. Сэр " - читать интересную книгу автора

искал везде, искал по каким-то, понимаете ли, лазил, ходил к Patricia, моей
секретарше, смотрел на какие-то ящики, где лежали поблекшие какие-то листы,
все делал, находил какие-то tapes, абсолютно забытые, играл их. Ему я обязан
всей моей репутацией, тому, что он сделал, это дело его рук". Он сказал
"предан" вместо "обязан" - придав объяснению оттенок благодарности.
То, что критик Берлина принял в его чтении лекций за "могучую машину
убеждения", было, я подозреваю, исходившим от лектора обаянием. Выступал ли
он с кафедры, обсуждал ли что-то с глазу на глаз, болтал ли за обеденным
столом, обаяние его личности ощущалось физически: потеплением атмосферы
помещения, все большим удобством стульев, вдруг замечаемым улучшением
самочувствия. Критические способности слушателей, что и говорить,
сковывались - за ненадобностью: как стратегические способности военного или
спортивные автогонщика, когда они разговаривают с, положим, матерью или
возлюбленной. Это не обольстительность, даже не очарование. Среди качеств,
составляющих природу обаяния, главное - заинтересованность.
Обаятельному человеку интересно все, что его окружает и с чем он
встречается, в частности, и ты - интересен так, что и тебе он передает свой
интерес ко всему на свете. Мир, еще только что обыкновенный, захватывает
тебя - таков механизм воздействия обаяния.
Обаяние всегда равно себе, хотя бы обаятельному человеку, чувствующему
себя самим собой в кабинете или гостиной, пришлось выходить к аудитории;
предпочитающему отвечать двумя-тремя острыми словами или залпом монолога на
чью-то реплику - произносить лекцию. Стихией Исайи был разговор, мгновенно
возвращающий тиграм и крокодилам черты человеков - до которых он всю жизнь
испытывал такую жадность. Когда я приехал на год в
Оксфорд, мне показалось, что книги, чтением которых он только и
занимался всю жизнь, немножко ему надоели, но к людям интерес был жгучий. Он
с напором подтвердил: "Это так. Правильно. Я книги больше не читаю. Я
засыпаю над ними, просто из старости, старости лет.
- А люди продолжают быть занимательны?
- О да. О да. Всегда были. Не только люди, с которыми я имею дело
непосредственно: люди, которые гуляют по улице, мне интересны. Я
засматриваюсь на их головы, смотрю в их лица, они обижаются. Я слишком
пристально смотрю - как человек, который интересуется птицами, так я
интересуюсь людьми.
- В Москве, в Ленинграде, когда я еду в метро на эскалаторе, я
"читаю" лица.
- Я не читаю лица, нет. Я не спрашиваю, кто они, чем они занимаются.
Это делал Дягилев. Дягилев, Бенуа и Бакст, они сидели в Cafe de la Paix в
Париже - когда люди проходили, они судили, кто они. Бакст по платью, Дягилев
не знаю по чему, Бенуа по общему виду. Потом должны были спрашивать их:
"Скажите, вы портной?" - они обижались.
- А был период, когда книги были более интересны, чем люди?
- Никогда. Я всегда был очень общительный. Общительный. Меня всегда
веселили люди. Когда мне было скучно, люди приходили, и мне становилось
более или менее весело. Я никогда не скучал с людьми.

Глава II

- Когда я дал мою первую лекцию как профессор, inaugural lecture