"Анатолий Найман. Сэр " - читать интересную книгу автора

схема тоталитарной. Для нас общество - род чудища, животное, скорее
отталкивающее, туша, от которой можно отползти в дальний угол, чтобы ни ей
не дотянуться, ни ее было не видать, а можно, напротив, присосаться, не
грубо, а имитируя, будто целуешь. При советской власти по причине
намеренного смешивания всего со всем, после нее - из-за смешивания, уже
привычного и удобного, никто не рискнул бы сказать определенно, что
относится к государству, что к обществу: первое распоряжается жизнью
общества откровенно, второе норовит распорядиться государством, не объявляя
об этом. Этот конгломерат и есть наше представление об истеблишменте: что-то
наподобие самостоятельного бесформенного желудка, не обязательно - точнее:
не для всех - зло, но, уж во всяком случае, не добро.
В этом смысле Берлин не русский и русским никогда не был. Для него
общество не только не безлично, но и не безлико - наоборот: лица прежде
всего. Он не должен был не любить - ни общества, ни истеблишмента, ни
государства. И то, и другое, и третье состояло из людей, многих из которых
он знал лично или заочно, и большинство ему нравилось, другие не очень или
совсем не нравились, но, во всяком случае, все, за малым исключением, были
интересны. В его отношении к политическому и социальному мироустройству не
было надрыва, заложенного у нас в противостояние власти и подвластных и
нуждающегося для баланса в ненависти, необходимой просто для того, чтобы
выжить. Общество вроде воздуха: необходимо, чтобы дышать, но недостаточно,
чтобы им жить, как сказал автор книги "Жизнь разума". Я ни разу не
чувствовал, чтобы Исайя кого-то ненавидел - как, например, я
Сталина. Он был непримирим к тем, кого находил злодеями и негодяями, не
обсуждая "объективности ради", насколько их незлодейские и ненегодяйские
качества смягчают общее их зверство и подлость, даже когда признавал - а
если признавал, то всегда отмечал,- что такие качества имели место. Но
злодеи и негодяи были все-таки отклонением от нормы, а никак не нормой и
даже не компонентой нормы.
Жизнь состояла из умных и глупых, слабых и сильных, интересных и
скучных, порядочных и пройдошливых людей - но, главное, забавных. Жизнь
время от времени принимала серьезный оборот, но когда не принимала - то есть
по большей части,- была забавной.
Когда он приехал на несколько дней в Москву в 1988 году и навестил
Лидию Чуковскую и она обратила его внимание на большую, над книжным шкафом,
картину, изображавшую кабинет ее отца Корнея
Чуковского в Переделкине, где Берлин бывал в 1945 году, и спросила,
узнает ли он комнату и вещи, он ответил весело: а-а, да-да... А мантию,
висящую на двери - оксфордскую мантию, в которой Чуковский получал почетную
степень доктора? Да-да, у меня есть такая же... Хозяйка относилась к
подобным вещам и вообще к признанию заслуг, если они подлинные - а признание
Оксфорда автоматически значило, что они подлинные,- в высшей степени
серьезно. "А за что именно вы получили?" - "А мой друг такой-то возглавил
комиссию по присуждению и сразу же мне дал".
В ее табели о рангах сэр Исайя Берлин занимал достаточно высокое и
прочное место, чтобы это легкомысленное вольтерьянство не пошатнуло ее
представлений. Но она была шокирована - настолько, что после его ухода, за
полночь, позвонила мне и, делясь свежими впечатлениями от первой в жизни
встречи с ним, чуть ли не в самом начале упомянула об этой неожиданной и не
вполне достойной столь важного предмета, скажем так, эскападе, чтобы не