"Юрий Нагибин. Певучая душа России" - читать интересную книгу автора

понятиях своего времени, и тогда не исключено, что она стала бы герцогиней
Мантуанской или, отряхнувшись, пошла дальше тем же путем, каким спокойно
шествовали другие дамы того нетребовательного в нравственном смысле времени.
В ее гибели повинен не столько влюбчивый герцог, сколько несчастный отец,
скрывший от дочери скверну жестокого и развращенного мира.
Затасканная опера, освеженная талантом Лемешева, оказалась куда
осмысленней и глубже, чем нас приучили думать представители бельканто,
орущие во всю мощь воловьих связок о моральной безответственности своего
героя, или отечественные соловьи, обласкивающие старые мелодии дивными
трелями, но ни разу не затруднившие мозг заботой о смысле этих трелей.
И совсем другими красками рисовал Лемешев Альфреда в "Травиате",
запетой не меньше, чем "Риголетто". Засалившийся от векового тенорового
равнодушия и никогда не сыгранный всерьез, Альфред смирился с участью
бледного спутника Виолетты. Талант и поразительная интуиция недавнего
крестьянина и кавалериста вдруг наделили образ объемностью и глубиной
самостоятельной жизни. Альфред обрел и отчетливую социальную окраску: он
типичный отпрыск богатой буржуазной французской семьи, тянущейся к
аристократии. Но все же не дотягивающейся, что Лемешев великолепно показывал
в сцене мести Альфреда бросившей его любовнице и столкновения с бароном.
Здесь в изящном Альфреде проявилось что-то нуворишское, что-то такое, что по
светскому счету ставило барона выше его. И он сам это чувствует, но ничего
не может поделать с собой.
Альфред Лемешева спасается отчаянием и любовью - и спето и сыграно это
выше всяких похвал. Я не знаю, читал ли Лемешев Марселя Пруста, вряд ли, он
слишком предан был русской классике, но его Альфред напоминает мне изящных
прустовских героев, прежде всего самого Рассказчика, принадлежавшего к той
же социальной среде, что и Альфред Жермон, и вообще близкого ему по духу,
обнаруженному Лемешевым в этой оперной марионетке. Но великая литература как
бы наполняет собой атмосферу и проникает в людей непроизвольно - с дыханием;
можно не открывать Пруста и все же обладать неким подсознательным
представлением о его художественном мире.
Альфред первого действия - это юный парижский денди, старающийся
казаться более искушенным, чем это есть на самом деле, даже несколько
пресыщенным своим далеко не столь уж значительным опытом в "науке страсти
нежной". В нравственном отношении это не герцог Мантуанский, но ему очень бы
хотелось так выглядеть в глазах окружающих. Нежданно вместо очередной
интрижки его охватывает настоящее глубокое чувство, и не к чистой девушке, а
к профессионалке любви. И та отвечает ему взаимностью. Любовь перерождает
многоопытную душу Виолетты, смывает с Альфреда налет парижского лоска,
возвращает к себе, подлинному, доверчивому, милому провансальскому юноше, но
уже осознавшему ответственность за чужую судьбу. Задумчивая ария второго
действия, исполненная нежности, благодарности любимой женщине и
пробуждающейся молодой силы, способной отстоять любимую в жестоком и жадном
мире, была так интонационно богата у Лемешева, что я никогда не замечал ее
нищих слов. Остальные тенора в меру отпущенного им таланта лишь
информировали слушателей о якобы свершившейся в них перемене, озабоченные
одним: довести до нужной "кондиции" каждую ноту.
Я слушал "Травиату" не счесть сколько раз и всякий раз поражался
слиянности Лемешева с образом. Ему не надоедал его герой. В третьем
действии, когда он появляется на балу, чтобы совершить свою жестокую и