"Юрий Нагибин. Певучая душа России" - читать интересную книгу автора

жалкую месть, он был как натянутая струна. Это все тот же юноша, наивный,
любящий, добрый, но оскорбленный до глубины души и собравший все силы, чтобы
сыграть беспощадную мужскую роль. С необыкновенным артистизмом, изяществом и
тонкостью давал Лемешев проглянуть за всеми взрослыми поступками Альфреда
милую мальчишескую нелепость этой жертвы точно и беспощадно знающего свои
цели общества.
И, наконец, последний Альфред - исстрадавшийся, все понявший, безмерно
любящий, ставший настоящим человеком, да слишком поздно...
Я мог бы немало сказать и о Лемешеве-Рудольфе, ставшем действительно
нищим поэтом, счастливым своим внутренним богатством, даром слагать песни. И
как зазвучали банальные, безнадежно стершиеся слова у бывшего деревенского
мальчика, поэтичного и звонкоголосого, которому легко было ощутить себя
певучим бедняком другой страны, обитателем мансарды, по-нашему - чердака,
полюбившим милую девушку, швею с замерзшими руками. И о юном английском
офицерике Джеральде, пришедшем с оружием в чужую страну без малейшего
сознания своей вины, потому что так был он воспитан в аристократическом
английском доме и в аристократическом военном училище. При своей социальной
слепоте Джеральд добр и доверчив, а встреча с туземной девушкой Лакме
производит переворот в его душе, чему не препятствует, а помогает страшная
рана, нанесенная ему отцом Лакме - мстителем Нилакантой. Через Лакме
Джеральд сроднился с природой чужой страны, начал постигать достоинство и
правду населяющего ее народа, но окончательного прозрения все же не
произошло - слишком тяжек был груз прошлого, воспитания, старых
обязанностей. Так наполнился у Лемешева человеческим содержанием считавшийся
весьма бедным образ.
Я нарочно брал или запетые, или малозначительные, по общему мнению,
партии, чтобы подчеркнуть удивительную способность Лемешева наделять
трепетной жизнью восковые оперные фигуры. Но сейчас мне хочется обратиться к
образу, который стал выдающимся событием в жизни русской оперы, да и
мировой, как утверждает знаменитый шведский тенор Николай Гедда. Речь идет,
разумеется, о Владимире Ленском, которого Лемешев спел впервые на сцене
театра-студии имени Станиславского под руководством великого режиссера и
которым завершил блистательную карьеру на сцене Большого театра.
В своей талантливой и очень искренней мемуарной книге Наталия Сац
посвящает интересную главу Лемешеву. Она пишет о том предвзятом отношении,
какое у нее было к оперному кумиру, залюбленному до неприличия
неистовствующей публикой. Слащавый шум восхищения действовал на Наталию
Ильиничну раздражающе, и ее не тянуло знакомиться с Лемешевым, даже с
Лемешевым-певцом.
Но когда сын Андриан захотел послушать "Евгения Онегина" - а Ленского в
тот вечер пел Лемешев, - она рискнула. Дело в том, что Наталии Сац
посчастливилось видеть на сцене Большого театра Ленского-Собинова, и ей
казалось, что она никогда не примет никакого другого исполнителя, настолько
благороден, поэтичен, аристократичен, безукоризнен во всех смыслах был
образ, созданный великим русским певцом.
Но с первого появления Лемешева-Ленского Н. Сац ухватила своим
наметаннейшим театральным глазом, что ей будет предложено совсем иное
прочтение знакомого образа, делающее излишним сравнения и сопоставления. Она
увидела не молодого аристократа, перенесшего в сельскую глушь геттингенскую
утонченность и поэтическую меланхолию, - нет, это был открытый русский