"Юрий Маркович Нагибин. Сильнее всех иных велений (Князь Юрка Голицын)" - читать интересную книгу автора

способностям и стремлениям. И не сидеть сложа руки.
На другой день, корпя в своем кабинете над бумагами, смысл которых не
постигал, поскольку едва владел русским, а кудряво-провинциальный слог
чиновничьих докладных повергал его в столбняк, генерал-губернатор услышал
какой-то треск, вернее, щелк из соседнего помещения: то звонкий, то глухой,
он повторялся через равные промежутки времени, примерно через каждые десять
секунд - высчитал Долгоруков, которого этот необъяснимый назойливый шум
вначале раздражал, потом заинтриговал, потом стал бесить своей
необъяснимостью и наконец подействовал усыпляюще. Строки канцелярского
велеречия запрыгали в глазах, рассыпались, князь погрузился в дрему, а когда
вновь вынырнул в явь, успев увидеть короткий дурацкий сон, будто он взнуздал
Юрку Голицына и прискакал на нем к своему дворцу, а княгиня выскочила в
пеньюаре и в слезах с криком: "Бедный мальчик, его даже не подковали!" -
щелк за стеной продолжался. Долгоруков сперва услышал эти неотвязные звуки,
потом лишь обнаружил что-то массивное, краснорожее и усатое возле своего
письменного стола.
- Защиты прошу, ваше высокопревосходительство!.. - жалобно произнесла
фигура.
- Кто вы такой?..
- Здешний помещик, полковник в отставке Сергей Сергеевич Скалозуб, -
услышалось князю, и он понял, что еще не окончательно проснулся.
- Кто вас сюда впустил? - спросил он, чтобы собраться с мыслями.
- Допущен чиновником вашего сиятельства как имеющий просьбу до вашей
милости! - отрапортовал отставной полковник.
Юркины проделки, подумал Долгоруков, я же запретил пускать ко мне этих
бурбонов. Но суровое лицо губернатора смягчилось. Бурбон был из местных
помещиков, и, надо думать, не из самых мелких. Опыт научил Долгорукова не
слишком доверять внешности: какой-нибудь неотесанный мужлан, медведь
косолапый, оказывался владельцем тысяч душ, а лощеный англизированный
джентльмен - заложенных-перезаложенных "Сопелок" о три двора.
Просьба у бурбона оказалась самая неожиданная: образумить его молодую
жену, от которой он терпит всякое притеснительство.
- Г-м, - откашлялся Долгоруков, удивляясь причудам жизни, налагающей на
генерал-губернатора посредничество между дураком-мужем и вздорной бабенкой.
- Я так понял, Сергей... э-э, Сергеич, что супруга моложе вас. Сколько
же ей?
- Восемнадцать уже стукнуло, ваше сиятельство.
- А вам?
- Мне еще и на седьмой десяток не шагнуло.
- А она... что... бьет вас?
- До этого еще не доходило, - бурбон всхлипнул. - Но никакого уважения
не оказывает, а ведь я верой и правдой служил царю и отечеству, военным
крестом награжден. И ничем, ваше сиятельство, не обижен: именьице
порядочное - до тысячи душек, сад эдемский, пруд с карасями, лошадок
скаковых ей для баловства держу, картины в золоченых рамах развесил, журналы
из Питерсбурха выписываю, кажись, живи и радуйся, так она все уязвить
норовит и до себя не допускает. Явите божескую милость, ваше
высокопревосходительство, пришлите чиновника, чтобы ее вразумил, научил, как
с мужем обходиться. Пенаты мои недалече: двадцать верст по Московскому
тракту. Село Кушелево.