"Юрий Маркович Нагибин. Сильнее всех иных велений (Князь Юрка Голицын)" - читать интересную книгу автора

место.
По свойству своего отходчивого характера он довольно быстро забыл об
учиненных ему обидах и не держал зла на салтыковцев, захваченный новой
заботой. Его главная мечта проснулась в нем. Он словно вспомнил, что теперь
ничто не мешает ему собрать хотя бы небольшой хор из крепостных
Долгоруковых, обучить их и потрясти харьковчан таким пением, какого они
сроду не слыхали.
Сказано - сделано. Он набрал тридцать мальчиков и стал обучать их
правильной методе хорового пения. Поставив им голоса, он принялся разучивать
с ними старинные русские песни, которые сам же обрабатывал, а также
отдельные сочинения Бортнянского и Ломакина. Дело пошло на удивление споро.
Он объяснял это и тем научением, которое сам прошел у Ломакина, с присущим
ему - теперь он в этом не сомневался - магнетизмом, без которого нет
дирижера, и природной одаренностью маленьких певцов. Поначалу зажатые
страхом и приниженностью, они лишь бессмысленно таращили глаза, тряслись
мелкой дрожью, не слышали ни единой ноты, не попадали в тон, но через
несколько спевок, привыкнув к строгому лишь по виду барину, убедясь в его
терпении и добродушии, начинали делать удивительные успехи. И до чего же они
были смышлеными! Голицына не могли обмануть ни безупречный слух, ни
старательность, ни хорошие верхи, он мгновенно чуял, понимают ли певцы, что
поют, или бездумно разевают рты. И эти мальчики понимали, заниматься с ними
было куда интереснее, нежели с пажами. Он с благодарностью вспоминал слова
Ломакина о сообразительности деревенских ребятишек; поверив старому
капельмейстеру, он сэкономил и время, и душевные силы.
Тогда уже находились люди, относящие быстрые успехи Голицына в обучении
хора к тому трепету, который этот верзила и громобой внушал яремной
покорности рожденных в рабстве. Но причина была в прямо противоположном.
Нравный, дерзкий, несдержанный до буйства, князь был научен видеть в
участниках своей капеллы равных с ним перед лицом искусства сотоварищей. Ко
всем хористам от мала до велика он относился не только терпеливо, но и
уважительно. И чем дальше, тем проще и естественней это ему давалось. Они
могли сбиваться, фальшивить, терять какие-то ноты, упорствовать в
непонимании, он не раздражался, не повышая голоса, спокойно и настойчиво
пробивался к тому роднику, где зарождается песня. Верный ломакинским
наказам, он щадил человеческое достоинство подневольных людей. Оказывается,
даже в самых забитых, замордованных есть некая хрупкость, которой нельзя
касаться. И хористы скоро начинали понимать, что строгий, грозный великан
вовсе не страшен, он любит песню и хочет от них лишь одного, чтобы они
хорошо, с душой пели. Да ведь и они - в подавляющем большинстве - были по
призванию песенными людьми и тоже хотели, чтобы песня жила, дышала.
Вскоре небольшой детский хор Голицына стал нарасхват. Хор пел не только
в домовой церкви генерал-губернатора, но и в сельских церквах многочисленных
долгоруковских родственников, в частных домах, даже в благородном собрании,
где устраивались концерты духовной и светской музыки.
Но если представить себе харьковскую жизнь Юрки Голицына лишь в свете
его музыкальных увлечений, когда в просветленной сосредоточенности начинало
ровно, сильно и ритмично биться его слишком беспокойное сердце, то картина
будет, мягко говоря, односторонней. Он все-таки оставался любителем -
"аматером", как тогда говорили, отдавая музыке часы, остающиеся не от
службы, разумеется, - нынешнее безделье превосходило пажеское, - а от