"Юрий Маркович Нагибин. Сильнее всех иных велений (Князь Юрка Голицын)" - читать интересную книгу автора

экипировки. Опекуны не поскупились и отвалили круглую сумму владельцу
полутора тысяч душ и новоявленному администратору. Он сам не заметил, как
уже был записан по министерству внутренних дел чиновником особых поручений
при харьковском генерал-губернаторе князе Николае Андреевиче Долгорукове,
одном из своих бесчисленных родичей.
Отправился он в Салтыки хорошо снаряженным. Приобретено было: 50
жилетов, 60 пестрых галстуков, несколько десятков трубок "от маленькой пипки
до саженного чубука с двухсотрублевым янтарным мундштуком". Обставил он свое
появление в наследственном владении с большой помпой. По эстафете, как
царская грамота, был выслан приказ-уведомление, что в троицын день князь
прибудет к поздней обедне в приходскую церковь. Предписывалось оповестить о
сем торжественном событии духовенство, местных помещиков и зачитать приказ
на мирском сходе.
Напечатано уведомление было на тугой и гладкой бристольской бумаге,
вложено в конверт казенного формата и запечатано гербовой печатью величиной
с ладонь.
Внушителен был выезд из двух колясок: в первой, зеленой и позолоченной
в стиле "L'Empereur", ехал сам князь с двумя лакеями: один в ливрее, другой
в военной форме, - этим, видимо, отдавалась дань недавней принадлежности
хозяина к военной касте, - а также черный тяжело дышащий водолаз ростом с
бычка-годовика; на другой - поплоше - тряслись секретарь, повар и неизбежный
в каждом помещичьем обиходе пожилой приживальщик. Неведомо, откуда он
появился в должный час и уверенно занял возле Голицына положенное ему место.
И потянулся княжеский поезд с петербургских туманных болот, над
которыми безлунный блеск прозрачной белой ночи сменялся румяной зарей, к
далекой сиреневой Тамбовщине с глубоким, набитым звездами небом, по великой
российской пустынности, где лишь "версты полосаты попадаются одне". Ехали
сперва по Петербургскому тракту, от Москвы до Усмани - грунтовой дорогой,
дальше - большаком. Путешествие - порядком томительное и однообразное, но
для Голицына оно скрашивалось воспоминаниями о прежних путешествиях: сперва
с очаровательным месье Мануэлем и похищенными им сабинянками, затем с
честнейшим г-ном Э. Как все изменилось с той поры в его жизни!..
В Усмани князю поднесли хлеб-соль от землепашцев, явились представиться
луковоняющие чиновники из земского и уездного судов в вицмундирах, их
ретивость подогревалась надеждой и дальше греть руки на делах опекунства.
Крестьянское брашно и льстивые речи засаленных крючкотворов были приняты
милостиво, хотя и в некоторой поспешности, князю не терпелось достичь
"родных пенатов", как он уже называл про себя салтыковское имение, где
никогда не бывал. В пятнадцати верстах от села, в деревеньке Малые Салтыки,
грозного барина поджидали две тройки: в одной раздувал усы, исходя рвением,
становой, другая, составленная из легконогих, гривастых башкирских лошадок,
должна была лететь впереди, чтобы сообщить о приближении барина.
Башкирская тройка разом скрылась в золотистой пыли, за ней, действуя
всей мочью на ямщика, но все-таки отставая, несся становой, в полуверсте
следовал экипаж Голицына. Въезд получился торжественный, как и воображалось.
Но дальше пошло хуже. На беду, в Салтыках звенела и пенилась,
гомозилась и кудрявилась ярмарка, самая большая и богатая в году - Троицкая,
и появление барского экипажа хотя и не осталось вовсе незамеченным - мужики
на всякий случай снимали шапки, - но питейные заведения, балаганы, ломящиеся
под снедью лотки, побитие мелких воришек, снующие в толпе ястреболикие