"Юрий Маркович Нагибин. Сильнее всех иных велений (Князь Юрка Голицын)" - читать интересную книгу автора

Николай решил навестить фрейлину Корсакову, простудившуюся на балу у князя
Юсупова...
...Голицыну неохота было возвращаться к своему офицеру-воспитателю,
седьмому по счету и самому противному: скупому, занудному и въедливому
немцу. Он решил переночевать в корпусе. Это было строжайше запрещено
экстернам, но в том и состояла особая прелесть: лишний раз нарушить запрет.
Место свободное всегда имелось - пажи частенько болели либо сказывались
больными, чтобы избежать плаца, попить в госпитале горячего пунша и
послюнить страницы соблазнительного романа Поля де Кока. Но ему не везло
сегодня: вместо знакомого дядьки дежурил коренастый унтер из старослужащих,
и он заступил дорогу князю, не польстившись даже на пятачок. Девка попалась
Голицыну плохая: суетливая и бестолковая, к тому же с худыми ляжками. Юрка
любил не спеша раздувать свой пламень, а с этой сорокой, тьфу, вроде бы все
было - и ничего не было. И музыка по-прежнему молчала, хоть бы какой-нибудь
паршивенький мотивчик шевельнулся возле сердца. Всю скопленную за день
злость он сорвал на унтере, надавав ему оплеух.
Видимо, это помогло: укладываясь спать на чужой кровати, он слышал в
себе, пусть тихо, из огромной дали, начало Героической симфонии Бетховена...
...Государю не замедлили донести о новом проступке воспитанника
Голицына. От чего только не зависит хрупкая человеческая жизнь! Она может
оборваться от мышиного писка и уцелеть во вселенском крушении. И был бы Юрке
конец после новых его художеств, но его спасла... история.
Николай находился как раз посредине своего царствования: между позором
его начала и позорным концом, между захлесткой, задушившей лучших сынов
России, и крысиным ядом, которым он трусливо оборвал собственную
опустошенную жизнь в разгаре неудачной Крымской войны. Но в изображаемое
время Николай испытывал величайшее довольство собой, своим блистательным
правлением, необыкновенной удачливостью во всех делах, внутренних и
международных. Он чувствовал себя хозяином Европы, и действительно ни одно
дело не могло завариться на континенте без оглядки на северного колосса. Его
армия была вымуштрована так, как не снилось его предшественникам, знавшим
толк в немецком фрунте: солдаты столь безупречно производили любой маневр,
ружейный артикул и печатали шаг, что у брата Михаила - золотое сердце,
настоящий фанатик строя! - выступали слезы умиления. Николаю выпало редкое
для монарха счастье: сочетать удачливость в государственных и военных делах
с роскошной жизнью сердца. Ему было отменно хорошо в семье и ничуть не хуже
вне семейного круга. Женщины любили его не за скипетр - туго натянутые
лосины исключали необходимость иных аргументов.
Он сам ежеминутно ощущал в себе то органическое величие, которое
отмечает лишь немногих избранных. И это понял возлюбленный старший брат
Александр, ангел во плоти, но слишком мягкий ангел, когда, прознав про
заговор, скинул правление на его молодые, но крепкие плечи - в обход прямого
наследника, а сам отправился в Таганрог умирать.
Сознание Николаем своей исторической значимости, безукоризненности во
всех делах и поступках, безошибочности суждений, проницательности и
тончайшего нюха не могло примириться с тем, что его обманул какой-то
пажишко. Если раскаявшийся до слез после отеческого внушения Голицын,
нашлявшись невесть где, колошматит сторожа, значит, возможно все остальное:
дуэль, обман, насмешка над государем. Этого не могло быть, потому что этого
не могло быть никогда. И Николай сказал, налившись тяжелой кровью: