"Юрий Маркович Нагибин. Сильнее всех иных велений (Князь Юрка Голицын)" - читать интересную книгу автора

из допросов спектакль и вмиг явил себя несравненным актером. Что Нерон с его
мнимыми артистическими победами, когда насмерть запуганные старцы венчали
его лавровым венком, а он, утирая пот и отдуваясь, говорил
самоуничижительно-хвастливо: "Коли оставим трон, прокормимся ремеслишком".
Жалкий фигляр!..
И Николаю захотелось добиться признания и у этого, пока еще
симпатичного ему юнца. Фамилия Голицын - в отличие от многих других
стариннейших и знатнейших - не вызывала у Николая раздражения, хотя один из
Голицыных и был привлечен к делу декабристов. Николай даже не помнил его
имени: Валериан, что ли?.. Одно это доказывало, что тот не играл
сколь-нибудь заметной роли ни в бунте, ни в процессе, царю и в голову не
вспало допрашивать его. Пешка - случайный попутчик... Зато те Голицыны,
которых он лично знал, были отличнейшими людьми: и почтенный старец, член
Государственного совета, пожалованный титулом "светлости", и друг сердечный
покойного брата, ревнитель благочестия и гроза вольнодумцев Александр
Николаевич, ударивший Магницким и Руничем по университетской распущенности.
Много ли найдется людей, кто сочетал бы высочайшую культуру с глубокой
религиозностью и неустанной заботой об умонастроении общества, как
неугомонный Александр Николаевич! Есть преданные, испытанные мужи:
Бенкендорф, Орлов, Чернышев, Паскевич, отличные администраторы, вроде
Клейнмихеля, тонкие умы, как Нессельроде во внешней политике и Дубельт в
святом деле сыска, но Александр Николаевич незаменим. А этот юноша,
бездельник и шалопай, как почти все пажи, весьма усерден в вере, по
донесению начальства, что уже немало в нынешнее морально пошатнувшееся
время, не хотелось бы его терять. Но для этого он должен открыть душу
государю, облегчить себя признанием.
- Неискренен ты со своим государем, Голицын, - огорченно сказал
Николай. - А государю ты должен открывать даже то, что утаишь на исповеди.
Впрочем, бог и так все видит, - счел нужным поправиться августейший
следователь. - Ты ведь, Голицын, кровь пролил.
- Чью, ваше величество?
- Графа К-ва, своего товарища.
- Каюсь, государь, без вины виноват. Это он свою кровь пролил.
Наткнулся на мою саблю, показывая прием, как одним махом снести голову
янычару. У неверных этот прием "секим башка" называется.
Николай был сбит с толку: неужто этот вырвидуб так прост или
придуряется? Он сказал печально:
- А нам донесли о заправской дуэли.
- Кто дрался? - с жадным юношеским любопытством спросил Голицын.
- Некто Голицын, - помолчав, сказал Николай.
- Ого, мой родич! - золотистый, медовый свет лился из больших чистых
светло-карих глаз, паж даже не пытался скрыть своей заинтересованности. -
Который Голицын?
"Нельзя так переигрывать, - подумал Николай. - Не полный же он идиот.
Кто-то из философов сказал, что самое неправдоподобное - это правда. Да не
было тут никакой дуэли, - обычные петербургские враки. И зря я мучил
самолюбивого, нервного К-ва, зря пытал этого простодушного, недалекого
богатыря. В корпусе здоровый дух, тут не делается ничего запретного. Но
все-таки человек не бывает вовсе ни в чем не виноват: вот, сам же признался,
что ленив, плохо учится, долго дрыхнет и смотрит сны про голых девок".