"Юрий Маркович Нагибин. Сильнее всех иных велений (Князь Юрка Голицын)" - читать интересную книгу автора

бесконечной чреде глупых воевод, стольников-прилипал, неуемных честолюбцев,
посредственных военачальников, ловких или бездарных интриганов, шутов в духе
Квасника и шутов в пошибе Александрова духовного брата и мужеложца, -
плевать он на них всех хотел! Но за ним были Бортнянский и скорбный
Дегтярев, дивный Ломакин и гениальный Глинка, а впереди ждал многоголосый
хор, который в его руках обернется единым золотым горлом, единой глубоко
дышащей грудью, и между ним и этим светлым миром затесался вздорный,
самолюбивый, неугомонный злюка - с этим надо кончать.
Юрка впервые дрался на саблях, не знал приемов, к тому же не хотел
убивать своего противника - от слова "противный", более сильных чувств тот
не вызывал, - но у него достало фехтовальной быстроты и ловкости поймать
лезвием сабли вражеский клинок и отвести в сторону. Когда же К-в попытался
освободить клинок, увести его и невольно ослабил хватку на эфесе, Голицын
сильнейшим ударом выбил у него саблю, которая, описав дугу, со звоном упала
на пол. Юрка кинулся вперед, чтобы придавить ее ногой и тем вынудить К-ва к
прекращению дуэли, но тут произошло непредвиденное. Так и осталось
непонятным, кто проявил неосторожность, похоже, что оба. К-в наткнулся на
выброшенную вперед Юркину саблю, клинок прошел под мышкой, распоров кожу на
груди. Как потом оказалось, рана была чепуховая, хотя и очень кровавая. К-в
относился хладнокровно лишь к виду чужой крови, он лишился чувств.
Секунданты вынесли вердикт: дуэль прекращена, К-в восстановил свою честь.
К сожалению, на этом дело не кончилось. Кто-то, скорее всего Иезуит,
проболтался, и слухи о дуэли поползли по городу, достигли дворца, в корпус
явился сам государь император.
Дуэли давно были запрещены, но в предыдущее царствование на них
смотрели сквозь пальцы. Иное - при Николае. Он искренне ненавидел дуэли и
дуэлянтов. Не то чтобы он отрицал дуэль как удобную возможность избавиться
(чужими, разумеется, руками) от слишком беспокойного человека, который все
же не давал повода кинуть себя в каземат или сгноить на рудниках. Но сам
царь никогда бы не вышел к барьеру. И он это знал, потому что человек думает
обо всем, и бодрый красавец государь, наделенный великолепной статью и
железными мускулами, не раз представлял себя с пистолетом или шпагой в руке,
хладнокровно поджидающим противника. Но от одной мысли об этом внутри
начинало противно дрожать и стыдно тянуло низ живота. Слишком велико было в
нем сознание уязвимости своего огромного, холеного, прекрасного тела,
которое он так любил. Наверное, тут коренится нередкая на войне физическая
робость больших, рослых людей: они чувствуют себя легко уязвимой мишенью.
Всякое правило знает исключения. Не уступавший Николаю ростом, а в зрелости
много превосходивший его дородством, Голицын ничуть не боялся ни пуль, ни
острой стали, что доказал не только на поле чести, но и на поле брани. Перед
собой Николай оправдывался тем шоком, в который поверг его огромный усатый
одноглазый с черной повязкой через смуглое лицо вооруженный Якубович,
наскочивший на него в разгар событий на Сенатской площади с принесением
раскаяния. С перепугу Николай простил его, но затем расквитался за позорный
страх жестоким приговором.
Юрку оторвали от репетиции с хором, приказав немедленно явиться в
директорский кабинет. Он пошел, ругаясь на чем свет стоит, распахнул дверь и
оказался перед особой императора. Никакого потрясения Юрка не испытал -
государь нередко жаловал Пажеский корпус своим посещением.
Мелочный, как все Романовы после Петра, Николай любил вникать в дела,