"Юрий Маркович Нагибин. Сильнее всех иных велений (Князь Юрка Голицын)" - читать интересную книгу автора

следует вызов, присылка секундантов, короткое обсуждение условий дуэли,
барьер, выстрелы, - обычно мимо, - затем хлопают пробки клико - дворянский
кодекс соблюден.
Но затрещина, от которой противник летит на пол, - такого не бывало
среди благонравных людей. Юрка и сам это понимал, но не мог ничего поделать
с собой, иначе его задушила бы страшная музыка гнева и мести.
К-в поднялся весь дрожа, с перекошенным белым лицом и трясущейся
челюстью.
- Драться будем на саблях. Пока один не падет.
Голицын отчетливо слышал каждое его слово, музыка ярости замолкла в нем
при звуке пощечины. И все происшедшее разом исчерпалось: и существо спора, и
обида за свой род, и едкая память о Кваснике, и ярость против мальчишки,
старавшегося ужалить побольнее, и страсть к бою и победе. Он уже не был
воином, рвущимся сквозь пули на врага, он стал обычным добродушным,
незлобивым, хотя и легко вспыхивающим Юркой, славным парнем, хорошим
товарищем, ветрогоном и шалопаем. И как-то понуро он предложил своему
противнику:
- Слушай... может, лучше - до первой крови?..
- Я, кажется, ясно сказал, - прозвучал ледяной ответ.
Юрка пожал плечами. В нем начинала звучать другая музыка - нежная,
добрая и печальная. Она уже ждала его в высоком, просторном помещении, где
находились лишь рояль и два стула, остальное пространство заполнялось
звуками. Он брал частные уроки пения у знаменитого капельмейстера и
композитора Гавриила Якимовича Ломакина, с которым связан наивысший расцвет
шереметевского крепостного хора.
Едва выйдя из пропахшего потом фехтовального зала, Юрка начисто забыл о
ссоре, о дуэли, которая будет нешуточной: его соперник считался лучшим
фехтовальщиком корпуса, а условия он поставил самые жестокие. По-медвежьи
сильный князь Юрка никогда не стремился к совершенству ни в одном роде
физических упражнений. Он хорошо фехтовал, но лишь за счет безудержной
отваги, умел крепко держаться в седле, стальные мускулы и врожденная
какая-то звериная грация позволяли ему не ронять себя ни на плацу, ни в
танцевальном зале, но любил он по-настоящему только музыкальный класс. А еще
он любил жизнь: с пуншевой чашей, с жаркими, но не обидными спорами, с
познанной уже в отрочестве женской лаской. Любовь требовала немало ухищрений
и риска. Живя на хлебах у офицеров, он пользовался куда большей свободой,
чем действительные кадеты, но никаких нравственных послаблений ему не
полагалось. И попадись он на служении Эросу, его карьера была бы погублена.
Но Юрка об этом не думал. Он вообще редко думал, не хватало времени.
Ведь надо было жить, бедокурить, иначе он - потерял бы всякое обаяние в
глазах товарищей, да и в своих собственных, и надо было руководить пажеским
церковным хором, брать уроки музыки, самому сочинять да еще предаваться бесу
рифмоплетства. Где уж тут рассчитывать свои поступки!..
Людям малопроницательным Гавриил Якимович Ломакин казался педантом и
сухарем. Он был вечно занят и озабочен до мрачности. Всегда куда-то спешил и
едва замечал окружающих. Он избегал всяких излияний, дружеских перемываний
косточек ближним, не говоря уже об иных, дорогих русскому сердцу способах
отдохновения от трудов, обид и забот. Отчужденность Ломакина объяснялась не
только его жесткодисциплинированным характером, не разменивающимся на
житейщину, но и служебной замороченностью. Великий князь Михаил, очарованный