"Юрий Нагибин. Богояр (про войну)" - читать интересную книгу автора

и не слышал обращенных к нему слов. Жесткий взгляд серых холодных глаз был
устремлен вдаль сквозь пустые, прозрачные тела окружающих. Туристы
почувствовали опасную неуютность этого человека и неловко, толкаясь,
двинулись своим путем.
Анна пожалела, что не услышала больше его голоса, резкого, надменного,
неприятного, во обладавшего таинственным сходством с добрым, теплым голосом
Паши. Она подошла ближе к нему, но, чтобы тот не догадался о ее любопытстве,
занялась приведением в порядок своей внешности: закрепила заколками
разлетевшиеся от ветра волосы, укоротила тонкий ремешок наплечной сумочки,
озабоченно осмотрела расшатавшийся каблук, затем, как путник, желающий
сориентироваться в пространстве, обозрела местность: опушку сосново-елового
бора с убегающими в манящую чащу тропинками, лужайку перед лесом, усеянную
валунами, поросшую можжевельником и низенькими серыми березами-кривулинами;
в лужайку мысом вдавался ярко-зеленый выпот, над которым кружил, будто
спотыкаясь о воздух, черно-белый чибис, за большаком, ведшим, как она теперь
знала, к монастырю - инвалидному убежищу, земля холмилась, на срезах
взгорков обнажалась каменная порода, а по другую сторону синело озеро, волны
облизывали плоский берег, оставляя на песке и камнях клочья пены. Затем Анна
будто вобрала взгляд в себя, отсекла все лишнее, ненужное и сбоку, чуть
сзади сфокусировала его на инвалиде в серой грубой рубаке.
Она не сознавала, что нежно и благодарно улыбается ему за напоминание о
Паше. Она думала: если похожи голоса, то должно быть сходное устройство
гортани, связок, ротовой полости, грудной клетки, всего аппарата, создающего
звучащую речь. Мысль отделилась от действительности, стала грезой, в
дурманной полуяви калека почти соединился с Пашей. Если б Паша жил и
наращивал возраст, у него так же окрепли бы и огрубели кости лица: скулы,
челюсти, выпуклый лоб, полускрытый блинообразной кепочкой; так же отвердел
бы красивый большой рот, так же налился бы широкогрудой мощью по-юношески
изящный торс. Когда-то она любовалась Фидиевыми уломками в Британском музее,
похищенными англичанами с фронтона Парфенона, и ее обожгла мысль: как ужасны
оказались бы мраморные обрубки, стань они человеческой плотью. Этот калека
был похищен Богояром из Британского музея, но обрубленное тело было
прекрасно, и Анне - пусть это звучит кощунством - не мешало, что его лишь
половина. Легко было представить, что и другая половина была столь же
совершенна.
Чем дольше смотрела она на калеку, тем отчетливей становилось его
сходство с Пашей. Конечно, они были разные; юноша и почти старик. Нет,
стариком его не назовешь, не шло это слово к его литому, смуглому, гладкому,
жестко-красивому лицу, к стальным, неморгающим глазам. Ему не дашь и
пятидесяти. Но тогда он не участник Отечественной войны. Возможно, здесь
находятся и люди, пострадавшие и в мирной жизни? Нет, он фронтовик. У него
военная выправка, пуговицы на его рубашке спороты с гимнастерки, в морщинах
возле глаз и на шее, куда не проник загар, кожа уже не кажется молодой,
конечно, ему за пятьдесят. И вдруг его сходство с Пашей будто истаяло. Если
б Паша остался в живых, он старел бы иначе. Его открытое, мужественное лицо
наверняка смягчилось бы с годами, ведь по-настоящему добрые люди с возрастом
становятся все добрее, их юная неосознанная снисходительность к окружающим
превращается в сознательное всеохватное чувство приятия жизни. И никакое
несчастье, даже злейшая беда, постигшая этого солдата, не могли бы так
ожесточить Пашину светлую душу и омертвить его взгляд. Ее неуемное