"Владимир Набоков. Смотри на арлекинов!" - читать интересную книгу автора

Я сказал, что он величайший романтик и маг нашего време-
ни, но что я не перевариваю его социологической муры.
Она тоже. А помню я, что сказал Стефен в "Страстных
друзьях", когда выходил из комнаты - из бесцветной комнаты, в
которой ему позволили напоследок повидаться с любимой?
- На это я ответить могу. Там мебель была в чехлах, и он
сказал: "Это от мух".
- Да! Чудно, правда? Просто пробурчать что-нибудь, толь-
ко бы не заплакать. Напоминает кого-то из старых мастеров,
написавшего слепня на руке у своей сестры, чтобы показать,
что она уже умерла.
Я сказал, что всегда предпочитал буквальный смысл описа-
ния скрытому за ним символу. Она задумчиво покивала, но, по-
хоже, не согласилась.
А кто у меня любимый из современных поэтов? Как насчет
Хаусмена?
Я много раз наблюдал его издали, а однажды видел вблизи.
Это случилось в Тринити, в библиотеке. Он стоял с раскрытой
книгой в руке, но смотрел в потолок, как бы пытаясь что-то
припомнить, - может быть то, как другой автор перевел эту
строку.
Она сказала, что "затрепетала бы от счастья". Она выпа-
лила эти слова, вытянув вперед серьезное личико и мелко по-
трясая им, личиком, и гладкой челкой.
- Так трепещите теперь! Как-никак, вот он я, перед вами,
летом 22-го в доме вашего брата...
- Ну уж нет, - сказала она, увиливая от предложенной те-
мы (и при этом повороте ее речей я внезапно почувствовал пе-
рехлест в текстуре времени, как если бы это случалось прежде
или должно было случиться опять). - Дом-то как раз мой.
Тетя Бетти мне его завещала, и с ним немного денег, но
Ивор слишком глуп или горд, чтобы позволить мне уплатить его
страшные долги.
Тень укора в моих словах, - она была вовсе не тенью. Я
действительно верил даже тогда, едва перейдя за второй деся-
ток, что к середине столетия стану славным и вольным писате-
лем, проживающим в вольной, уважаемой миром России, на Анг-
лийской набережной Невы или в одном из моих роскошных помес-
тий, и созидающим прозу и поэзию на бесконечно податливом
языке моих предков, между которыми я насчитывал одну из двою-
родных бабок Толстого и двух добрых приятелей Пушкина.
Предчувствие славы било в голову сильнее старых вин носталь-
гии. То было воспоминание вспять, огромный дуб у озера, столь
картинно отражаемый ясными водами, что зеркальные ветви его
кажутся изукрашенными корнями. Я ощущал эту грядущую славу в
подошвах, в кончиках пальцев, в корнях волос, как ощущаешь
дрожь от электрической бури в замирающей прелести глубокого
голоса певца перед самым ударом грома - или от строки из "Ко-
роля Лира". Отчего же слезы застилали мои очки, стоило
мне вызвать этот призрак известности, так искушавший и мучав-