"Владимир Набоков. Прзрачные вещи" - читать интересную книгу автора

следите, следите, не отвлекайтесь!). Теперь его режут на прутики нужной
длины, - нужной как раз для этих карандашей (мы замечаем резчика, старого
Илию Борроудэйла, боковым зрением мы чуть не вцепились в его рукав, но
осеклись, осеклись и отпрянули, торопясь различить интересующий нас
кусочек). Видите, его пропекают, варят в жиру (на этом вот снимке как раз
режут шерстистого жироноса, а вот мясник, здесь пастух, здесь отец пастуха,
мексиканец) и вставляют в деревянную оболочку.
Теперь, пока мы возимся с древесиной, важно не упустить из виду наш
драгоценный кусочек графита. Вот оно, кстати, и дерево! Самая та сосна! Ее
валят. В дело идет только ствол, кора обдирается. Мы слышим визг недавно
изобретенной мотопилы, видим, как сушат бревна, как их распиливают на доски.
Перед нами доска, которая даст оболочку карандашу, найденному в пустом
мелковатом ящике (по-прежнему незакрытом). Мы распознаем ее присутствие в
бревне, как распознали бревно в дереве и дерево в лесу, и лес в мире,
который построил Джек. Мы распознаем это присутствие посредством чего-то для
нас совершенно ясного, но безымянного - и описать его невозможно, как не
опишешь улыбку человеку, отродясь не видавшему смеющихся глаз.
Так перед нами в мгновение ока раскрылась целая маленькая драма - от
кристаллического углерода и срубленной сосны до этого скромного
приспособления, этой прозрачной вещицы. Жаль только, сам карандаш, в его
вещественности, недолго помешкавший в пальцах Хью Персона, все еще как-то
ускользает от нас! Зато уж Хью-то не ускользнет, будьте уверены.

4

Это его четвертый приезд в Швейцарию. Первый состоялся восемнадцать лет
назад, в тот раз он провел несколько дней в Труксе, с отцом. Десять лет
спустя, тридцатидвухлетним мужчиной, он вновь посетил этот старый город у
озера и, отправившись повидать их гостиницу, благополучно изведал
сентиментальную дрожь - полуизумление, полураскаяние. Муравчатый косогор и
старая лестница вели к отелю от озера и от безликой станции, где он сошел с
местного поезда. Он помнил названье отеля, "Локье", потому что оно походило
на девичью фамилию матери, канадской француженки, которую Персону-старшему
довелось пережить меньше, чем на год. Он помнил и то, как утл и тускл был
этот отель, стоявший униженно рядом с другим, много лучшим, сквозь нижние
окна которого различались призраки бледных столов и подводные половые.
Теперь обоих уж нет, и на месте их воздвигся "Banque Bleue", стальное
строение, - полированные плоскости, сплошные стекла и растения в кадках.
Он спал в несмелом подобьи алькова, отделенном аркой и одежной стойкой
от отцовской кровати. Всякая ночь- великанша, но та оказалась в особенности
страшна. Дома у Хью была собственная комната, и эта общая могила сна
вызывала в нем ненависть, он лишь угрюмо надеялся, что обещание раздельных
спален будет сдержано на следующих стоянках их путешествия по Швейцарии,
мреющем впереди сквозь разноцветную дымку. Отец, шестидесятилетний,
коротковатый и грузный в сравнении с Хью, за недолгое время вдовства
неаппетитно состарился; характерный, предвещающий скорое будущее запашок,
еле слышный, но безошибочный, исходил от его вещей; во сне он вздыхал и
покряхтывал, ему снились громоздкие глыбы мглы, которые приходилось
разбирать и отваливать с дороги или карабкаться по ним, поднимаясь на
выматывающие выси немощи и отчаяния. Мы не сумели сыскать в истории