"Владимир Набоков. Со дна коробки" - читать интересную книгу автора

там несколько времени, читая "Paris-Soir", а затем был ею отправлен за
платьем, которое она собиралась расставить, да запамятовала прихватить.
Через уместные промежутки времени она сносно изображала телефонные
переговоры с домом, громогласно направляя мужнины поиски. Армянка-портниха и
белошвейка, маленькая княгиня Туманова, немало потешались в смежной комнате
над разнообразием ее деревенской божбы (помогавшей не пересушить роль, для
импровизирования которой одного лишь воображения ей не хватало). Это сшитое
на живую нитку алиби предназначалось не для латания прошлого на случай, если
вдруг что-то не сладится, - ибо "не сладиться" ничего не могло; а просто
должно было снабдить человека, итак стоявшего вне любых подозрений, рутинным
отчетом о его передвижениях, если кому-либо приспичит вдруг выяснять, кто
видел генерала Федченко последним. Перерыв достаточное количество
воображаемых гардеробов, Голубков объявился с платьем (разумеется, давно
лежавшим в машине). Пока жена продолжала примерку, он успел дочитать газету.

5

Тридцати пяти, примерно, минут его отсутствия хватило с лихвой. Около
того времени, когда она принялась дурачиться с молчащим вмертвую телефоном,
он, уже подобрав генерала на пустынном углу, вез его на выдуманное свидание,
заблаговременно обставленное так, чтобы сделать его таинственность
натуральной, а участие в нем - непременным долгом. Через несколько минут, он
заглушил мотор, и оба вылезли из машины.
- Это не та улица, - сказал генерал Федченко.
- Не та, - сказал генерал Голубков, - но машину лучше оставить здесь.
Не нужно, чтобы она маячила перед кафе. Мы пройдем этой улочкой, тут рядом.
Всего две минуты ходьбы.
- Хорошо, пойдемте, - сказал старик и откашлялся.
Улицы в этой части Парижа носят имена различных философов, и ту,
которой они пошли, некий начитанный отец города назвал "рю Пьер-Лябим". Она
неторопливо втекала, минуя темную церковь и какие-то строительные леса, в
смутный квартал запертых особняков, отрешенно стоявших посреди собственных
парков за чугунными оградами, на которых медлили по пути с голых ветвей на
мокрую мостовую умирающие кленовые листья. По левой стороне улочки тянулась
длинная стена, и там и сям виднелась на шершавой ее седине кирпичная
крестословица; в одном месте имелась в этой стене зеленая дверца.
Когда они приблизились к ней, генерал Голубков извлек покрытый боевыми
шрамами портсигар и остановился, закуривая. Генерал Федченко, человек не
курящий, но вежливый, остановился тоже. Дул, ероша сумерки, порывистый
ветер, первая спичка погасла.
- Я все же считаю, - сказал генерал Федченко, возобновляя разговор об
одном незначительном деле, которое они на ходу обсуждали, - я все же
считаю, - сказал он (чтобы хоть что-то сказать, стоя так близко к зеленой
дверце), - что уж если отец Федор непременно желает платить за все это жилье
из собственных средств, то мы могли бы хоть топливом его обеспечивать.
И вторая спичка погасла. Спина прохожего, смутно маячившая вдали,
наконец исчезла. Во весь голос генерал Голубков выбранил ветер и, поскольку
то был сигнал к нападению, зеленая дверь отпахнулась, и три пары рук с
невероятной скоростью и сноровкой смахнули старика с глаз долой. Дверца
захлопнулась. Генерал Голубков закурил, наконец, и торопливо пошел назад.