"Владимир Набоков. Со дна коробки" - читать интересную книгу автора

ближайшее судно. Я воротился и отгрохал по лестницам вверх. На столе я
увидел розу в бокале -румяная сахаристость ее очевидной красы,
паразитические пузырьки воздуха, прилипшие к стеблю. Два запасных ее платья
исчезли, исчез ее гребень, исчезло клетчатое пальто и муаровая головная
лента с бантом, служившая ей шляпкой. Не было приколотой к подушке записки,
не было во всей комнате ничего, что могло бы меня просветить, ибо, конечно,
роза являлась попросту тем, что французские рифмоплеты зовут une
cheville[8].
Я пошел к Веретенниковым, которые ничего не смогли мне сказать; к
Геллманам, которые отказались сказать что-либо; и к Елагиным, которые
колебались, говорить мне или не стоит. В конце концов, старуха, - а вы
знаете, какова Анна Владимировна в решительные минуты, - потребовала, чтобы
подали ее трость с резиновым наконечником, тяжело, но решительно вытащила
свое крупное тело из любимого покойного кресла и отвела меня в сад. Здесь
она сообщила, что, будучи вдвое старше меня, она имеет право сказать, что я
хам и подлец.
Вообразите сцену: маленький, гравистый сад с одиноким кипарисом и синим
кувшином из "Тысячи и одной ночи", треснувшая терраса, на которой дремал,
укрывши пледом колени, отец старухи, когда оставил пост новгородского
губернатора, чтобы провести в Ницце несколько последних своих вечеров;
бледно-зеленое небо; запах ванили в густеющих сумерках; металлический
свирест сверчков (две октавы выше среднего до); и Анна Владимировна -
складки на щеках резко подрагивают, она осыпает меня материнскими, но
совершенно мной не заслуженными оскорблениями.
В несколько последних недель, дорогой мой В., всякий раз что она в
одиночку навещала три-четыре семейства, знакомых нам обоим, призрачная моя
жена по капле вливала в нетерпеливые уши этих добрых людей удивительную
историю. Вкратце: что она безумно влюбилась в молодого француза, способного
дать ей дом с башенками и знатное имя; что она молила меня о разводе, и я
отказал; будто бы даже сказав, что скорее застрелю ее и сам застрелюсь, чем
один отплыву в Нью-Йорк; что ее, - сказала она, - отец в подобном же случае
повел себя джентльменом; что мне, - сказал я, - наплевать на ее cocu de
pere[9].
Нелепые подробности этого рода имелись в избытке, и все зацеплялись
одна за другую столь замечательным образом, что нельзя дивиться требованию
старой дамы дабы я поклялся не гоняться за любовниками со взведенным
пистолетом в руке. Они уехали, сказала она, на виллу в Лозере. Я
осведомился, попадался ли ей когда-нибудь на глаза этот мужчина. Нет, но ей
показывали его фотографию. Я уж было ушел, когда Анна Владимировна,
несколько поутихшая и даже протянувшая мне пять пальцев для поцелуя, вдруг
вспыхнула снова, ударила тростью о гравий и произнесла глубоким и сильным
голосом:
- Но одного я вам никогда не прощу - ее собаки, несчастного существа,
которое вы удавили своими руками, прежде чем покинуть Париж.
Превратился ли господин с достатком в коммивояжера, или метаморфоза
была обратной, или опять-таки был он ни тем ни другим, но неразборчивым
русским, который приволакивался за ней перед нашей женитьбой, - все это
решительно не имеет значения. Она ушла. Конец. Я оказался бы идиотом,
предайся я сызнова бредовым поискам и ожиданиям.
На четвертое утро долгого и гнетущего морского вояжа я повстречал на