"Владимир Набоков. Со дна коробки" - читать интересную книгу автора

И заметьте, прерывая это дознание, мы пытались получить от артачливых
властей некие документы, которые в свой черед дадут законные основания для
подачи прошения о бумагах третьего рода, каковые могли послужить ступенькой
к получению разрешения, дозволяющего его обладателю подать прошение о
получении еще одних документов, которые, глядишь, и дадут, а может и не
дадут ему средства открыть, как и почему это случилось. Ибо сумей я даже
вообразить ту мерзкую возвратную сцену, я не смог бы связать ее острые
гротескные тени со смутными членами моей жены, содрогающейся, хрипящей и
тающей в моих яростных объятиях.
Так что ничего нам не оставалось, как только мучить друг друга, часами
ожидать в Префектуре, заполнять формуляры, совещаться с друзьями, уже
знакомыми на ощупь с сокровеннейшими потрохами всевозможных виз, уламывать
секретарей и вновь заполнять формуляры, и в итоге ее похотливый и многоликий
разъездной торговец потонул в призрачной мешанине огрызающихся чиновников с
крысиными усиками, истлевших кип полустершихся записей, смрада фиолетовых
чернил, взяток, засунутых под гангренозные пятна промокашек, жирных мух,
щекотавших влажные шеи холодными подушечками проворных лапок,
свежеснесенных, неуклюже вогнутых фотографий шести двойников-недочеловеков,
трагических глаз и терпеливой учтивости просителей, родившихся в Слуцке, в
Стародубе, в Бобруйске, воронок и блоков Святой Инквизиции, ужасной улыбки
лысого мужчины в очках, которому объявили, что паспорт его никак не отыщут.
Признаюсь, как-то вечером, после особенно гнусного дня, я рухнул на
каменную скамью, плача и проклиная издевательский мир, в котором липкие лапы
консулов и комиссаров жонглируют миллионами жизней. Тут я заметил, что и она
тоже плачет, и сказал ей, что все это в сущности было бы пустяком, когда бы
она не сделала того, что сделала.
- Ты станешь думать, что я ненормальная, - сказала она с силой, которая
на секунду почти превратила меня в реального для нее человека, - но я не
сделала этого, клянусь тебе, не сделала. Может быть, я живу несколькими
жизнями сразу. Может быть, я хотела тебя испытать. Может быть, эта
скамейка - сон, а мы с тобою сейчас в Саратове или на какой-то звезде.
Было бы скучно возиться с различными стадиями, через которые я прошел
прежде, чем окончательно принять первую версию ее задержки. Я не
разговаривал с ней, был все больше один. Она мерцала и меркла, и вновь
возникала с каким-нибудь пустяком, который, думалось ей, я, быть может,
приму, - с пригоршней вишен, с тремя драгоценными сигаретами либо с чем-либо
в этом же роде, - она обхаживала меня с ровной, немой мягкостью сиделки, что
ходит за брюзгливо выздоравливающим пациентом. Я перестал навещать большую
часть наших общих друзей, потому что они утратили всякий интерес к моим
паспортным делам и, казалось мне, стали вдруг неопределенно враждебными. Я
написал несколько стихотворений. Я пил вино - столько, сколько удавалось
добыть. В один из дней я прижал ее к моей стенающей груди, и мы уехали в
Кабуль на неделю и там лежали на круглой розовой гальке узкого пляжа.
Странно сказать, чем счастливее казались наши новые отношения, тем сильнее я
ощущал потаенный ток горькой печали, но говорил себе, что это - родовая
черта всякой подлинной благодати.
Тем временем, что-то сместилось в подвижном узоре наших судеб и,
наконец, я вышел из темной и жаркой канцелярии с двумя пухлыми visas de
sortie[7], лежавшими в чаше моих дрожащих ладоней. В должное время им
впрыснули сыворотку США, и я понесся в Марсель и ухитрился добыть билеты на