"Владимир Набоков. Со дна коробки" - читать интересную книгу автора

палубе важного, но приятного старого доктора, с которым в Париже игрывал в
шахматы. Он спросил, не слишком ли беспокоит бурное море мою жену. Я
ответил, что плыву один, вследствие чего он приобрел вид ошарашенный и
сообщил мне, что дня за два до отплытия и именно в Марселе видел ее
бродившей по набережной - довольно бесцельно, как ему показалось. Она
сказала, что я вот-вот подойду с багажом и билетами.
Вот тут, сдается мне, и содержится главная соль рассказа, - хотя, если
вы возьметесь его писать, пусть лучше будет не доктор, - с этим персонажем
уже изрядно переусердствовали. Именно в ту минуту я вдруг наверное осознал,
что ее вообще не было, никогда. Скажу вам и еще кое-что. Приехав сюда, я
поспешил удовлетворить отчасти болезненное любопытство: я отправился по
адресу, некогда данному ею, и обнаружил безномерной пролет меж двух
конторских домов; я поискал имя ее дяди в адресной книге, там его не
оказалось; я навел кой-какие справки, и Гекко, который знает все, сообщил
мне, что этот человек и его наездница-жена и вправду существовали, но
переехали в Сан-Франциско после того, как умерла их глухая дочурка.
Рассматривая прошлое графически, я вижу наш искромсанный роман
поглощенным глубокой долиной тумана, залегшей между скалистых отрогов двух
образованных фактами гор; жизнь была реальной прежде, жизнь, надеюсь, будет
реальной и отныне. Хоть и не завтра. Может быть, послезавтра. От вас,
счастливого смертного, с вашей прелестной семьей (что Инесса? что ваши
двойняшки?) и множеством разнообразных занятий (что ваши лишайники?), вряд
ли следует ждать, что вы сумеете распутать мое несчастье в понятиях людского
сообщества, но вы могли бы кое-что прояснить, пропустив его сквозь призму
вашего искусства.
"Но ведь жалко!" Черт бы побрал ваше искусство, я отвратительно
несчастен. Она еще бродит туда-сюда там, где бурые сети расстелены для
просушки на горячих каменных плитах, и крапчатый свет воды переливается на
борту рыбачьей зашвартованной лодки. Где-то, в чем-то я совершил роковую
ошибку. Бледные крохи ломаной чешуи там и сям посверкивают в бурых ячейках.
Если я не буду осторожен, все это может завершиться в "Алеппо". Поберегите
меня, В.: вы отягчите вашу игральную кость свинцом непереносимого смысла,
если возьмете это слово в заглавие.
Бостон, 1943
Перевод с английского С. Ильина.

3. ЗАБЫТЫЙ ПОЭТ

1

В 1899 году в грузном, уютно ватном Петербурге видная культурная
организация - "Общество поощрения русской словесности" - решила торжественно
почтить память поэта Константина Перова, скончавшегося за полстолетия до
того в пылком возрасте двадцати четырех лет. Перова называли русским Рембо,
и хоть французский юноша превосходил его одаренностью, уподобление не было
вовсе несправедливо. Всего восемнадцати лет он написал свои замечательные
"Грузинские ночи" - длинную, бессвязную "эпическую грезу", некоторые пассажи
которой как бы прорывают завесу своего традиционно восточного убранства,
создавая небесный сквозняк, от которого прямо между лопаток читателя вдруг
возникает ощущение истинной поэзии.