"Владимир Набоков. Со дна коробки" - читать интересную книгу автора

контрасту нечто пошло жовиальное.
Через неделю после моего приезда сюда ленивый сыщик зашел за мной и
отвел по кривой и смрадной улочке к дому в черных подтеках, с которого время
и грязь почти уже стерли слово "отель"; здесь, сообщил он, отыскалась моя
жена. Девушка, которую он предъявил, оказалась, конечно, совершенно мне
неизвестной, однако мой друг Хольмс несколько времени пытался принудить ее и
меня признаться, что мы женаты, а ее молчаливый и мускулистый постельный
партнер стоял рядом и слушал, скрестив голые руки на полосатой груди.
Когда я, наконец, отвязался от этих людей и поплелся назад в свой
квартал, мне случилось пройти мимо плотной очереди, ожидавшей у входа в
продуктовую лавку; в самом ее конце вытягивалась, приподымаяась на цыпочки,
чтоб разглядеть, что же в точности продают, моя жена. Помнится, первые ее
слова, обращенные ко мне, были о том, что она рассчитывала на апельсины.
Ее рассказ казался немного путанным, но вполне заурядным. Она вернулась
в Фожер и вместо того, чтобы справиться на станции, где я для нее оставил
записку, пошла прямо в Комиссариат. Компания беженцев предложила ей
присоединиться к ним; ночь она провела в велосипедном магазине, где не было
велосипедов, на полу, вместе с тремя пожилыми женщинами, лежавшими, по ее
словам, в ряд, словно три бревна. На следующий день она сообразила, что ей
не достанет денег добраться до Ниццы. В конце концов, она кое-что заняла у
одной из бревенчатых женщин. Она, однако, ошиблась поездом и заехала в
город, названия которого не запомнила. В Ницце она появилась два дня назад и
встретила в русской церкви каких-то друзей. Те ей сказали, что я где-то
поблизости, ищу ее и вскорости наверное ей подвернусь.
Некоторое время спустя я сидел на краешке единственного в моей мансарде
стула и придерживал ее за стройные юные бедра (она расчесывала мягкие
волосы, откидывая голову при каждой отмашке), неожиданно смутная улыбка ее
сменилась странным подергиваньем, она опустила руку мне на плечо, глядя на
меня сверху вниз, как будто я был отражением в пруду, впервые ею замеченным.
- Я наврала тебе, милый, - сказала она. - Я лгунья. Я провела несколько
ночей в Монпелье с одним скотом, мы познакомились в поезде. Мне вовсе этого
не хотелось. Он торгует жидкостью для волос.
"Назначьте день и совершите казнь. За веером, перчатками и маской." Эту
ночь и много других я провел, вытягивая из нее кроху за крохой, но так всего
и не вытянул. Странная навязчивая идея овладела мной: что сначала я должен
выяснить каждую мелочь, восстановить все по минутам, а уж там решить, смогу
ли я это вынести. Но граница желанного знания оказалась недостижимой, да я и
не мог предсказать хоть примерно ту точку, за которой сочту себя
насытившимся, потому что знаменатель любой дроби знания, разумеется,
потенциально так же бесконечен, как и число интервалов между ее долями.
Ах, в первый раз она была слишком усталой, чтобы противиться, а потом
не противилась, уверясь, что я ее бросил; она, видимо, полагала, что такие
объяснения должны стать для меня своего рода утешительным призом, а не
бессмыслицей и пыткой, чем они являлись на деле. Так продолжалось целую
вечность; порой она теряла терпение, потом опять собиралась с силами,
бездыханным шепотом отвечая на мои непотребные вопросы или пытаясь с жалкой
улыбкой ускользнуть в полубезопасность не относящихся к делу толкований, а я
давил и давил на обезумелый коренной зуб, пока мои челюсти чуть не
взрывались от боли, от жгучей боли, почему-то казавшейся мне
предпочтительней тупой, гудливой муки смиренного долготерпения.